Я давно не видела таких ухоженных детей. В каждой капельке веснушек светилось солнце. Как янтарь – медовые глаза. Рыженькая, желтенькая, золотая – первое, что приходило на ум, при виде ее огромной копны неправдоподобно красивых волос, переливающих всеми оттенками огненного цвета.

К тому же лицо – кровь с молоком, а румянец на щеках ярче наливного яблочка. Таких детей обычно рисуют на плакатах. Они как образцы действительно счастливого детства.

 Да и одета Настенька (так звали девочку) была под стать своей красе. Вся в вязанном: какой-то сказочный узор на юбке, а кофтой просто можно было засмотреться, как и девочкой.

Не верилось, что эта кроха – прекрасное, невинное, создание, была причиной переполоха в семье и в школе. И что психолог умоляла меня помочь ей, вернее, постараться помочь всем.

 Уже два месяца как Настя ходит в первый класс и эти месяцы не разговаривает в школе, хоть дома тараторит без умолку. А началось все как-то странно. Неделю проходила Настя в первый класс, была счастливой и довольной, но баловалась на уроках. Усидчивости никакой и часто отвечала невпопад.

Однажды девочка так увлеклась своим пеналом, что не расслышала вопрос учительницы, на который должна была ответить. Учительница рассердилась и пристыдила ее перед всеми, а когда кончились уроки, попросила, чтобы она осталась в классе. Но Настя торопилась к маме, которая уже пришла за ней, и ожидала в коридоре. Поняв, что девочка не слушает ее, учительница властным тоном задержала Настю, вновь усадив за парту, и пригрозила за такое поведение до вечера оставить в школе, чтоб научить, как надо правильно себя вести и, выглянув за дверь, сказала маме Насти, что девочка останется сегодня в школе допоздна.

Что было дальше, трудно даже описать. Пока учительница объясняла маме, за что наказана сегодня Настя, девочка, как ошалелая, с глазами, полными слез, выскочила из класса и, не обращая внимания на то, что в коридоре толпилось много людей, на глазах у всех, задыхаясь от гнева и ярости, воинственно, как петух, буквально набросилась на учительницу, обвиняя ее в том, что она не хочет, чтобы Настю любила мама. А затем, цепко схватив за руку ничего не понимающую, испуганную мать, с силой потащила ее за собой из школы, причитая на ходу :

«Мамочка, ты меня будешь любить... Мамочка, ты меня будешь любить... Я сюда больше никогда не приду... Я сюда больше не приду...»

Но вернуться в школу ей все-таки пришлось. Правда, уговорили с трудом. Настояла мама. А школьный психолог даже добилась того, чтобы девочку направили в другой первый класс, к другой учительнице, попросив ее первое время не делать Насте никаких замечаний и, по мере возможности, быть с ней мягкой и ласковой.

Но и эта мера не помогла. Девочку словно подменили.И она, холодная и неприступная, сидела на уроках, погруженная сама в себя, безучастная ко всему на свете, не проронив ни единого слова.И ни доброта новой учительницы, ни заботливое отношение к ней всех окружающих, начиная от директора и кончая учениками, уже не могли растопить вдруг внезапно образованный лед отношений между ней и школой.

 Временами казалось, что девочка онемела. Если бы не одно «но». Лишенная дара речи на уроках, Настя бросалась с нежными словами в объятья матери, ежедневно приходящей за ней, болтала без передышки со своими одноклассниками во дворе школы и с удовольствием училась читать вслух, но... только дома.

Словом, мне надо было понять или хотя бы предположить, что может скрываться за этим странным «школьным мутизмом» девочки - несносный характер с элементарной распущенностью , - как думала прежняя виновно-невиновная учительница Насти; начинающаяся болезнь, которую еще трудно диагносцировать специалистам, или нечто другое – глубинное, на психологическом уровне.

Со мной Настя не молчала, как рыба в воде, но и практически не говорила, ограничиваясь, так называемым, телеграфным стилем, коротко и лаконично –«да», «нет», «нет», «да», иногда в знак согласия просто кивая своей огненно-солнечной головкой. Но и этого было достаточно. Во всяком случае, я убедилась, что Настя может и умеет говорить. Тем более, что после своих ответов она, как маленькая, прижималась к маме, и что-то комментировала ей на ухо.

Мать Насти – еще довольно молодая женщина, но уже много пережившая на своем веку. Гораздо более словоохотливая, чем дочка, она поведала мне о своей беде: плохое зрение, почти не видит с детства и это постоянно омрачало ей всю жизнь.

Но, тем не менее, она не пала духом, боролась, выстояла... и научилась многое так делать, как не умеют даже зрячие: хотя б вязать (я поняла, что Настя разодета в мамины наряды)… И даже замуж вышла по любви, поставив мужу важное условие, что, если у них будут дети, он никогда не бросит их, пока они не станут взрослыми и сами не обзаведутся семьями. Он дал расписку.

Такую же расписку Ольга, так звали женщину, дала ему. Короче говоря, их жизнь будет скреплена детьми, хотя врачи ей запрещают иметь детей. Грозят, что может отслоиться в глазах сетчатка. Пускай грозят, чтоб делала она без Насти? -Вы, что, боитесь так развода? – невольно вырвалось вдруг у меня. И, чтоб узнать необходимые мне важные подробности, я предложила Насте пойти в игровую, но Настя неожиданно вдруг отказалась наотрез, сказав мне властно – только с мамой!

-Нет, с мамой я должна поговорить.

 -Тогда я тоже не пойду, - и девочка, как на разлучницу, зло посмотрела на меня.

 -Не беспокойтесь, - не дала продолжить мне мой начавшийся диалог с «молчуньей» Ольга.

 – У нас в семье от Насти никаких секретов нет. Она все знает, как большая. Мне Настя сразу дочка и подруга.

-Подруга..? Никаких секретов нет..? Но ей же только семь?

 -А это разве мало? – искренне удивилась женщина.

– Я в семь уже… вот как пахала, - и Ольга показала мне рукой, что под самое горло.

 – А Настя делает лишь только то, что хочет. – И женщина ласково посмотрела на девочку, – Правда, дочка?

В ответ ей Настя лишь кивнула головой. Короче говоря, ни под каким предлогом, привыкшая делать только то, что хочет, Настя не захотела расставаться с мамой, а из интересующих меня вопросов в присутствии девочки я смогла узнать только то, что Ольга выросла в семье, где было очень много детей, но не было отца и управлял всем отчим, который много пил, а мать потакала ему в этом.

 Боясь, что на волне эмоций Ольга наговорит мне много лишнего, забыв о Насте, я начала переводить разговор на другую тему. Но, желающая излить душу женщина, тут же поняла мою уловку.

 -У меня от Насти никаких секретов нет, - снова повторила она.

– Настя – моя лучшая подруга.

И Настя действительно знала все: знала, какое трудное детство досталось маме и что у нее – Насти, пока мама жива, такого детства не будет никогда.

Конечно же, подозревать хоть в чем-то Ольгу во внезапном недуге дочки было смешно и неуместно. Она все делает, чтоб Настя полюбила школу. И то, что, несмотря на все, что было, девочка вернулась в класс – ее заслуга.

-А что же все-таки случилось? – решилась выслушать я интерпретацию Ольги о происшедшем. Но женщина не сказала ничего нового, зато Настя напряженно вслушивалась в каждое слово матери.

Увидя ее реакцию,я попросила Ольгу, чтобы она позвонила мне завтра, когда Настя пойдет в школу, и у нее будет свободное время (я видела, как девочка прямо на глазах превращается в слух, не скрывая своей тревоги), так как мне хочется поподробнее узнать...( Настя буквально впилась в меня глазами...), как ей удается вязать такой красивый узор, каким украшена юбочка девочки.

Настя облегченно вздохнула и лишь ещё сильнее прижалась к матери. Зато Ольга поняла мою просьбу в прямом, а не в переносном смысле слова.

И не успела я еще ей объяснить, почему именно завтра, как она уже вытаскивала из своей сумки спицы и клубок шерсти, профессионально объясняя мне, что и как. Конечно же, в присутствии Насти я не могла никак объяснить ей, что никогда в жизни не держала в руках спицы, и просьба позвонить – всего лишь навсего обычная уловка, чтоб выяснить интересующие меня подробности, хотя бы таким способом, один на один.

С трудом, уговорив женщину прервать мое обучение, я, наконец, принялась обследовать Настю. От рисования девочка упорно отказывалась. Но наставления матери сделали свое дело, и она нехотя принялась рассматривать карандаши и фломастеры.

Рисунок на свободную тему напоминал рисунки других детей этого возраста: уютный дом, река, солнце. Но рисунок школы озадачил – тюрьма не тюрьма, вся серая-пресерая с зарешетчатыми окнами и огромным черным замком на дверях. -Неужели у Вас действительно в школе на окнах решетки? – Не выдержала я.

 -Какие решетки? – удивилась сидящая в другом конце комнаты Ольга.

-Это я просто так, - зарделась, явно недовольная моим вопросом, Настя.

Свою старую учительницу она категорически отказалась рисовать, а новую изобразила контурами, похожую на маленького гномика.

-Неужели она такая маленькая? – уточнила я.

-Нет, просто ведет себя, как маленькая, - нехотя выдавила из себя Настя.

Над рисунком «Мой страх» девочка долго думала, а потом буквально вдруг за одно мгновенье нарисовала нечто похожее на огромную бутылку и, не ожидая моих вопросов, объяснила сама, что это – водка, бутылка водки.

 Убедившись, что я поняла, о чем речь,Настя, к моему удивлению, стала продолжать рисовать на эту же тему и изобразила какую-то женщину, смотрящую за пределы листа бумаги.

-Я еще очень, очень боюсь, что вдруг мама уйдет, - неожиданно доверительно сообщила она, испытующе посмотрев на наблюдавшую за нами и прислушивающуюся ко всему Ольгу.

-Неужели ты думаешь, что я могу уйти от тебя? - мгновенно вскочила со стула женщина.

– Ты же знаешь, что я не хочу даже больше детей, чтобы только тебя не травмировать и любить тебя только одну . Ты же знаешь...- обращалась, как к взрослой, к Насте Ольга.

 – Как вообще о таком ты могла даже только подумать ?

- Ладно, ладно, не плачь, -чувствовала себя виноватой девочка. – Это я просто так.

Когда речь зашла о рисунке «Моя семья», к моему удивлению, Настя, без всякого сопротивления тут же, не раздумывая, принялась за дело, и уже через несколько минут прямо на меня смотрели две удивительно похожие друг на друга огненные головки, но одна чуть побольше, а другая - поменьше.

 У головок были прилипшие друг к другу тела, как будто бы Настя пыталась нарисовать сиамских близнецов. А когда рисунок был окончательно готов, мне почему-то показалось, что я вижу младенца с мадонной. Да, да, да, не мадонну с младенцем, а младенца с мадонной( потому что не маленькое тельце прижималось к большому, а наоборот)

-Это я, а это – мама, - начала пояснять мне Настя.

– Мы с ней сидим на диване.

-А папа где? -Папа? – Не высказала никаких эмоций девочка.

–Сейчас нарисую, - и через несколько минут вдали от центральных фигур в уголке листа появилась маленькая невзрачная мужская фигурка.

-Мой папа идет на работу,-уточнила девочка .

 -А бабушка где? -Какая бабушка? – В глазах Насти появился агрессивный блеск.

-Мне твоя мама говорила, что с Вами еще живет бабушка, мамина мама. А ты почему –то забыла ее нарисовать?

-Так это же бабушка – не бабушка, - почти огрызнулась девочка и покосилась в сторону мамы. – Зачем же я буду ее рисовать?

Почему-то мой почти невинный вопрос очень расстроил Настю и она сразу же заторопилась домой. С большим трудом мне все-таки удалось уговорить девочку закончить сегодняшнее исследование и нарисовать «Семью, которую хочу».

Рисунок оправдал мои ожидания, и Настя нарисовала лишь то, что я и предполагала.

Это была более ярко разукрашенная увеличенная копия младенца с мадонной – первоначальный вариант рисунка «Моя семья».

От комментариев девочка отказалась и мы распрощались с ней до следующей консультации.

Уже давно захлопнулись за Настей и ее мамой двери моего кабинета, а я сидела как завороженная, не в силах оторвать взгляда от озадачивших меня рисунков девочки «младенца с мадонной», как я образно назвала их, потому что рисунки производили такое впечатление, что не женщина держит ребенка на руках, а ребенок женщину, крепко прижимая к себе. Такую «семью» я видела в первый раз, причем, если учесть, что у ребенка с «мутизмом», симптомы которого появились после того, как... учительница пыталась задержать девочку в школе, не пуская ,домой...Если это учесть… Неужели Настя так любит дом? На рисунках это не видно. А,может быть, не просто дом, осенило меня, а домой... к маме.

Даже Ольга убеждена, что она для дочери все. Папа ей безразличен, а бабушка – это не бабушка. Зато мама...

Неужели Настя «запрограммировала» себя лишь на определенное время на разлуку с матерью, а учительница это хотела изменить? Ну, а если бы даже и изменила. Почему такая реакция?И вообще, можно ли, в самом деле, выражаясь современными терминами «запрограммировать» время разлуки?

А если за этим кроется что-то другое? Легко ранимая, впечатлительная девочка обиделась на учительницу... Навряд ли это была простая обида. Скорее Настя разгневалась на нее и в результате такой финал. Разгневалась из-за угрозы?

Моя голова перебирала всевозможные варианты,пытаясь понять суть проблемы.

Но ведь подобные угрозы , - отвечала я сама себе, - учителя обычно расточают ежедневно, направо и налево, не на одну лишь Настю.

Так почему же для других детей – это пустяк, а для нее – трагедия? По-видимому, девочке мешают установки, привитые ей в доме.

Но какие? Кем? Скорее всего, мамой. Недаром Ольга на рисунке «семья, которую хочу» ей затмевает целый свет.

А если папой? Нет, папа в ее жизни почти не играет роли, хотя, со слов жены, он неплохой отец.

Вообще, тут тоже многое не ясно. Обычно девочки в семь лет предпочитают папу маме, во всяком случае, он им не безразличен.

А Настя забывает о нем на рисунке, а,вспомнив, отправляет на работу. Ну, хорошо, тогда, быть может, бабушка? -Та бабушка... которая не бабушка... – Вспоминала я слова девочки. -Бабушка, которая не бабушка, - пыталась переварить я смысл этих слов.

-Да это же мамина мама, - промелькнула догадка, - потакающая во всем пьянице отчиму, из-за которого у Ольги была очень тяжелая жизнь.С семи лет «пахала», судя по ее же словам, как взрослая.

Так вот почему на рисунке «мой страх» Настя нарисовала водку. Наслушалась, видимо, рассказов о пьянках. И, может быть, из-за них вообще не любит мужчин,и в том числе собственного отца...

 Но... отчим уже давно не живет с ними, - перебирала, как четки, всевозможные варианты я.

-Неужели Ольга до сих пор не может забыть все то, что было, и злится на мать, таит на нее обиду.

Да, детские воспоминания едки, как щелочи. И с кем еще поделиться ими, как не со своей лучшей подругой... т.е. Настей. А между мамой и дочкой буквально экстрасенсорная связь. Вот девочке эта неприязнь и передалась.

Ну, хорошо, пусть даже передалась. Пусть Ольга не может простить свою мать за обиды, но при чем же здесь школа? Ольга явно ходила не в эту. Она просто жила в другом городе.

Анализируя сегодняшний разговор, и пытаясь понять код рисунков, я все больше и больше ловила себя на мысле о том, что происшедшее с Настей не простая случайность, а, скорее всего, предопределенная кем-то заранее закономерность. И не сегодня, так завтра, с ней что-то подобное все равно бы произошло, пускай не в виде мутизма, а в виде навязчивых страхов, патологических привычек или чего-то еще.

А корни всего в детстве Ольги. Только какие?

На следующий день Ольга, не позвонив, сама заглянула ко мне в кабинет.

-Я уже дома догадалась,- оправдывалась она, - что Вас интересовал не просто узор, а что-то другое. Это связано с Настей?

 -Да.

И, атакуя ее вопросами, я медленно, но верно шла к истине.

 

 

 Со слов Ольги, она была нелюбимым ребенком в большой многодетной семье, где, наверное, вообще-то не было любимых детей. Свою отверженность девочка начала ощущать очень рано, особенно из-за того, что с рождения плохо видела, и ей часто была нужна помощь других, но вместо помощи она получала упреки и нарекания, а вместо сочувствия – безжалостное прозвище «слепуха», из-за которого очень страдала и чувствовала себя неполноценной и никому не нужной. Иногда, временами, мать, правда, по-своему жалела ее. Напьется, бывало, с отчимом до чертиков, усадит к себе на колени и, всхлипывая по пьянке, начнет причитать:»слепенькая ты моя... бедненькая ты моя...», и даже погладит по головке.

Но отчим снова нальет ей в рюмку и она тут же забудет про дочь, смахнув с колен, как хлебные крошки, да еще обрушит массу ругательств на все еще ожидающую продолжения ласки стоящую подле нее девочку.

Но Ольге и этого было достаточно. Мать помнит о ней, жалеет ее. И пусть Ольга слепенькая – она нужна матери. Другим - не нужна, вот в этом девочка была твердо уверена.

Когда Ольге стукнуло семь, она пошла в школу. Училась неплохо. Многое воспринимала на слух. Бог дал хорошую память. А вот читать и писать, несмотря на очки, было трудно. Но Ольга поставила цель – научиться и быть не хуже других. Не хуже других – девиз ее жизни даже сейчас. Но тогда, тогда не хватало силенок. И мать, совершенно безучастная к успехам девочки, карала ее по всем правилам жестокости, царящей в семье, за промахи и неудачи.

Любая двойка сопровождалась оплеухой, невыполненная контрольная давала о себе знать синяками. Но девочка упорно продолжала ходить в школу, оправдывая про себя мать:»раз бьет – значит переживает, печется о моем будущем, потому что...любит меня». Своеобразная любовь матери к больной дочери продолжалась почти два года.

А потом она настояла на том, чтобы Ольгу забрали в интернат для слабовидящих детей.

 -Не будешь мозолить нам глаза, - сказала она девочке.

 – Там все такие «слепухи», - как будто бы оправдывала мать сама себя, не понимая, что ранит душу Ольги.

 – Приеду с гостинцами.

Интернат был за сорок километров от того места, где они проживали. И в нем оказались не только дети со слабым зрением, но и со «слабыми» мозгами.

Таких «полоумных», как Ольга назвала их про себя, было больше всего. Они липли к новенькой, как леденцы, приставали, не давали пройти. Вешались прямо на шею и даже кусались.

Вначале девочке показалось, что она попала в зверинец, но потом поняла, что дети больны. Но самое главное разочарование было в другом. Интернат оказался не настоящей школой.

Ольгу учили только азбуке для слепых – и на этом все образование кончалось. Ни математики, ни письма, даже пения и труда здесь не было. Девочка плакала целую неделю, ожидая субботу.

 -Вот приедет в субботу мать, как обещала, - думала Ольга, - и узнает, что здесь творится. А, узнав, заберет ее снова домой.

Но мать не приехала. Не появилась она и в следующую субботу, и через месяц. Вначале девочка злилась и обижалась, а потом вдруг начала волноваться. Неужели с матерью что-то случилось? Снова пьяная драка... Но дома не было телефона, а воспитатели и учителя ничего не знали.

Тогда Ольга попросила директора, чтобы ее отпустили домой.

 -Куда, куда? - уточнила директор, не скрывая злорадства. – Домой? Нет у тебя никакого дома... Кому ты нужна? От тебя даже мать отказалась...

-Отказалась? – эхом пронеслось в голове.

И девочка вдруг почувствовала, как рука сама тянется к стоящей на столе вазе и швыряет ее прямо в директора. Затем Ольга выпрыгнула в открытое окно кабинета и под град оскорблений, доносящихся из комнаты, помчалась неизвестно куда...

-Идиотка безмозглая, - неслось девочке вслед.

– Не глаза, а мозги тебе надо лечить. Мать права, что ты ей не нужна...

-Не нужна, не нужна, - повторяла про себя Ольга, глотая слезы.

–Не нужна, не нужна. отказалась... – единственное, что занимало внимание девочки...

Как все-таки она добралась до дома – не помнит. Помнит только, что долго бежала, потом шла пешком и снова бежала. Подобрали ее на машину, потом был автобус.

Почти не помнящая себя, еле живая девочка, из последних сил стала стучаться в дверь.

-Сбежала, что-ли? - встретил ее на пороге, как всегда под градусом, отчим.

– Чего ломишься в дом? Соня, Соня, - заорал пьяный отчим, - там твоя, как ее (он забыл даже имя Ольги) рвется в дверь. -Это ты? – не скрывала своего разочарования мать, увидев дочку.

– Какой черт тебя снова принес?

-Мама, мама, - не обращая внимания на такую холодную встречу и на то, что от матери явно тянет перегаром, бросилась к ней девочка.

 – Ты жива? А я думала... -Что думала? – Перебил Ольгу отчим, еле удерживаясь на ногах.

-Пошел вон, - гаркнула на него мать.

– И ты тоже, - стала выталкивать она девочку за дверь.

– Чтоб ноги твоей здесь больше не было. И так хватит ртов. А тебя, поди, там пять раз кормят. Поживи в интернате. Я расписку дала, - воинственно наступала она на дочь, находящуюся уже на лестничной площадке.

– С глаз долой, из сердца вон. -С глаз долой, из сердца вон...

Так вот значит для чего мать оформила ее в интернат... чтобы отделаться от нее... И директор права, а плохое зрение - только повод. Мать бросила ее, бросила под маской учебы и даже дала расписку...

Никогда Ольга не забудет этот день и эти слова. Никогда в жизни. Как вообще она могла выдержать такое? Но, как видите, выдержала. Пожалела ее какая-то очень давняя родственница, приютила у себя и,хотя превратила почти что в прислугу, разрешила учиться. Было все-таки обязательное всеобщее образование. Ольга снова пошла в настоящую школу и училась, училась, училась... преодолевая себя. У матери с отчимом не бывала.

 О событиях в доме узнавала от братьев и сестер при встрече на улице. А когда было грустно и одиноко, девочка вспоминала, как пьяная мать ласкала ее, приговаривая:"слепенькая ты моя, бедненькая ты моя..." Больше матери ее никто никогда не любил.

Да, теперь у нее совершенно другая жизнь. Бог увидел все ее мытарства и пожалел. Но та, бывшая жизнь, не дает покоя. У нее ненависть к водке и она даже считает, что мужчины все пьют. Ее муж – исключение, но сумеет ли он удержаться от соблазна?

 -Да, я с Настей делилась по этому поводу, - о чем-то задумалась Ольга, отвечая на мой наводящий вопрос. – она тоже, как и я, насторожена ко всем мужчинам.

 -Почему живу с матерью? –продолжала она.

–Я мечтала об этом всегда и простила ей все. Меня в детстве никто, как она, не любил. Это отчим туманил ей голову.

-Да, я Настеньке все рассказала про тот интернат, как меня там оставили, бросили... Ну, конечно же, я ей сказала тогда, что не брошу ее никогда.

 -Но откуда Вам это известно? – искренне удивлялась Ольга, продолжая беседу со мной. – Я сказала, что буду за ней приходить всегда в школу.

 -А что будете делать, если в школе задержат? – не успокаивалась я.

-Если в школе задержат? Не припомню такого, наверное, нет... Ну, конечно же, нет, - оживилась женщина.

– Вы хотите сказать... – Ольга испытующе посмотрела на меня, осененная промелькнувшей догадкой.

– Вы хотите сказать... – повторила она сама себе, не договорив фразу.

– Но ведь Настенька знает, как я ее люблю. Неужели она сомневается? У нее детство – сказка. О таком даже трудно мечтать, - ничего не могла понять женщина.

-Но и Вам тоже в детстве казалось, что мама Вас любит? -Казалось... -Настя знает об этом?

 -Конечно.

-Тем не менее, мама Вас бросила в школе...

Ольга нервно заерзала на стуле, не находя себе места.

-Вы не правы, не думаю, чтобы Настя решила, что я ее брошу, - задыхалась она от волнения.

 -Вероятно, решила, - продолжала высказывать я свои соображения. В ее возрасте это нормально.

-Глупенькая моя, - начала причитать женщина.

– Маленькая глупышка, - разговаривала она со своей отсутствующей дочерью.

– Но при чем же здесь мутизм?

-Это всего-навсего своеобразная защитная реакция, протест против школы, которая, по ее мнению, благодаря Вашим воспоминаниям, может лишить девочку Вашей любви.

-Я совершенно ничего не понимаю, доктор, - пыталась докопаться до сути взволнованная Ольга.

– Как, не говоря, можно протестовать?

-Но ведь Настя не разговаривает только в школе и Вы сами пытаетесь понять, почему дома этого нет.

-Да, не просто пытаюсь, а уже извелась. Если Настя больна, то почему не везде?

 -Потому что в школе, боясь потерять Вас, Настя где-то на подсознательном уровне считает, что дети, не умеющие говорить, не должны заниматься, ведь на уроках надо отвечать вслух.

-Вы хотите сказать, - Ольга стала белой, как мел, - что Настя просто дурачит нас...

-Не дурачит, - пыталась успокоить я женщину, - и вины ее нет. Но в тот день, когда ей надо было остаться неожиданно в школе, она ассоциативно вспомнила Вашу историю с интернатом и, испугавшись ее последствий, пережила сильный аффект, потому что психологически не была подготовлена к этому.

-Вы сказали аффект. Как это надо понимать?

-Если дословно, то аффект – это душевное волнение. Сильно выраженные кратковременные отрицательные эмоции... Короче говоря, эмоциональный взрыв.

-Эмоциональный взрыв? – Удивленно переспросила Ольга.

-Дело в том, что задержка в школе оказалась для Насти психической травмой.

-Но почему же она тогда себя так вызывающе вела?

-Потому что под влиянием аффекта даже самые здоровые и уравновешенные люди теряют контроль над своим поведением. Так что Настя в тот злополучный день вела себя по всем правилам медицинской „нормы", если такое вообще можно назвать „нормой".

 -По всем правилам медицинской „нормы", - как старая заигранная пластинка твердила сама себе женщина.

– А я так долго ломала голову над тем, почему она нарисовала школу в решетках, хотя решеток там нет...

Ольга молча встала со стула, все еще продолжая рассуждать вслух...

-Если бы я только знала, хотя бы догадывалась, что тот интернат, в котором бросила меня мать... – и женщина буквально начала срывать с лица, очевидно, мешающие ей, запотевшие, какие-то странные очки, состоящие из бесконечного количества линз...

-Если бы я только знала... – Полуслепые, лазурно-голубые прищуренные глаза сверлили меня насквозь, как лазер... – что мои детские переживания станут причиной болезни моей дочери и через столько лет, то никогда, никогда... Что было бы никогда, я могла только догадаться, потому что нахлынувшие вдруг слезы не давали Ольге договорить, пытаясь смыть своей искренностью и чистотой всю горечь и ржавчину ее жизни.

КНИГУ "РЯДОВЫЕ СЕМЕЙНЫХ ВОЙН, ИЛИ КАК МЫ СОЗДАЁМ ПРОБЛЕМЫ СВОИМ ДЕТЯМ"( ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ МЕЖДУНАРОДНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА, БЕРЛИН, 2011 ГОД) МОЖНО КУПИТЬ В КНИЖНЫХ ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИНАХ РОССИИ.