Сформулированная в заголовке этой странички сайта профессора Аллы Баркан проблема носит многоплановый характер и отражает те социальные реалии и перемены, которые происходят как в модернизированных, так и в и архаичных обществах, составляющих сложную картину мира, вступившего в новое тысячелетие.
Условия современного развития поставили под вопрос существование многих традиционных форм социокультурной жизни населения планеты, различных ее регионов. Усложняется внутренний облик человека, видоизменяется семья. Тем не менее, глубинные реконструкции семейных структур в рамках различных этносов происходят по-разному, отражая тем самым неоднородность стадиального и исторического развития народов. Совершенно очевидно изменение традиционных систем под воздействием урбанизации и индустриализации, взаимопроникновения культур. Вместе с тем направленность этой тенденции далеко не однозначна, и зачастую тяготение личности к традиционным институтам, конечно, заметно изменившимся и обновившим свое социокультурное содержание, все же достаточно сильна.
Надо сказать, что существовавшее ранее мнение, будто в развивающемся мире семьи будут приближаться к западному образцу, представляется сегодня несостоятельным и отвергается многими исследователями. Прежде всего, сегодня не существует единого так называемого "западного образца". Нуклеарная семья - модель, которая считается в наше время признаком достаточно развитого и установившегося процесса модернизации. В то же время этот термин, с точки зрения многих ученых, не вполне точно обозначает те, еще не окончательно сформировавшиеся (а подчас и не вполне ясные) формы супружеского сообщества, которые складываются в процессе разрушения традиционной семьи. Наконец, нуклеарная семья на Востоке неадекватна западной нуклеарной семье, поэтому и характеристики последней часто не соответствуют дефинициям современной малой семьи развивающихся стран .
Далее, в современных развитых странах в эволюции семьи наблюдается нарастание тенденций сближения с традиционными нормами развивающихся стран. Например, отсрочка браков при широком распространении сожительства (до или вместо законного брака), имеющая место в странах Латинской Америки и Карибского бассейна. Или высокие показатели нестабильности браков, а также социальная легализованность разнообразных форм отношений между мужчиной и женщиной - краткосрочных и длительных (в том числе сосуществующих с официальным браком), как в некоторых районах Тропической Африки, и т.п.
В мою задачу не входит попытка ответить на все вопросы, так или иначе связанные с преобразованием современной семьи как феномена, сплавляющего в себе черты социального института и малой группы. Свою задачу я вижу в раскрытии тенденции и роли одной из таких "смешанных" категорий - семьи, создаваемой на базе межэтнических или межрасовых браков, заключаемых между гражданами СССР/России и африканских государств.
Вся моя предыдущая академическая деятельность, связанная с изучением феномена расово-смешанных социо-семейных отношений, показала очевидную заинтересованность определенных групп населения в подобного рода исследованиях - причем не только на строго академическом уровне, но и в более широком плане - как к фундаментальному и надежному информационно-аналитическому банку данных, который способен в самых общих чертах ознакомить соотечественницу, принявшую решение связать свою судьбу с африканцем, с некоторыми особенностями ее предстоящего – гражданско-правового, профессионального, социо-психологического, конфессионального - бытия в новом для нее мире. Словом, спектр по-настоящему интересных тем здесь огромен, и было бы заблуждением полагать, что никого, кроме узких специалистов, не касается. Конечно, в подобных исследованиях внимание широкого читателя затруднено громоздким библиографическим и операционным аппаратом, столь необходимым автору для аргументации мыслей, которыми он бы хотел поделиться с читателем (хотя надо заметить, что при более близком знакомстве аппарат этот располагает подчас даже более привлекательной информацией, чем основной текст). Я полностью разделяю мнение академика Трубачева О.Н., который в связи с этим замечал, что было бы «обидно, если бы книга писалась специалистами для специалистов, т.е. для самих себя … В научной информации наибольшую ценность представляет все же та сердцевина, которая способна заинтересовать наибольшее число людей» .
Многочисленные встречи, выступления в СМИ и переписка с россиянками, в разное время вышедшими замуж или иных способом связавшими свою жизнь с африканскими мужчинами, самими африканцами – мужьями россиянок, с их общими детьми, с родными и близкими, а также с людьми, чья профессиональная деятельность так или иначе связана с организацией жизни таких семей, наконец, сама социальная действительность, меняющаяся в отношении этих групп населения, как на уровне законодательном, так и в общественном сознании, помогли мне выяснить узловые вопросы, в профессиональных пояснениях и комментариях к которым у этой категории населения России и стран Африканского континента возникает наиболее острая потребность. Специфика исследуемого контингента, его разносторонняя заинтересованность, потребность в получении как можно большей информации о мире своего избранника иной расы определят и выбор жанра: это будет цикл очерков, в которых я попытаюсь размышлять о судьбах изучаемого мною сообщества в более широком социально-историческом контексте.
* * *
Итак, начнем с истории вопроса, то есть, с рассказа о первых африканских мужьях россиянок условной точкой отсчета которой стал для нас симбиоз реально существовавшего человека и литературного героя – Абрама Петровича Ганнибала (Ибрагима), выдающегося чернокожего генерала ХУШ века, прадеда А.С. Пушкина, главного действующего лица его романа «Арап Петра Великого».
«Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышен арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он, арап, чернешенек,
А она-то, душа, белешенька»
А.С.Пушкин
Стихотворный набросок, избранный нами в качестве эпиграфа, создан А.С.Пушкиным в 1824 году в селе. Михайловском, когда у поэта возникло намерение написать на основании семейных преданий историю своего африканского предка. Роман в прозе, который Пушкин начал писать три года спустя там же, в Михайловском, известен миру под названием «Арап Петра Великого» и главным действующим лицом в нем стал прадед поэта, Абрам Петрович Ганнибал.
Вначале несколько слов о прообразе пушкинского героя. Фигура эта в российской истории ХУШ столетия замечательная и одновременно загадочная или, как писал А.С. Пушкин к 1-й строфе первого издания первой главы «Евгения Онегина», «странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям» . Неясность многих страниц его жизни привела к существенным расхождениям биографов, пытавшихся охарактеризовать прадеда А. Пушкина, тем более, что не дошел до нашего времени важнейший источник для биографии А.П. Ганнибала – его биографические записки . Оценки его личности, действительно, весьма противоречивы: как пишет известный советский литературовед Илья Фейнберг, «Так как Пушкин несколько прикрасил изображение его в своем историческом романе, в особенности жизнь его во Франции, то, как это бывает, из духа противоречия, начиная уж с умнейшего Анненкова, первого биографа Пушкина, пошла традиция, точней, тенденция развенчивать Арапа, указывать, что он в жизни был совсем не то, что в романе; он и скуп, что, по-видимому, отвечало действительности, он и трус, подверженный припадкам панического страха, он и ревнив и необыкновенно жесток, он искатель чинов и награждений денежных и прочих» . У Вл. Набокова (в комментариях к английскому переводу «Евгения Онегина») Ганнибал также – «человек угрюмый, раздражительный, низкопоклонный, робкий, честолюбивый и жестокий» . И характеристика Ганнибала Д.Н. Анучиным, строго говоря, нелицеприятная: «… он был горяч, сварлив, упрям, ревнив и скуп …» .
С другой стороны, С.Н. Шубинский в своих «Исторических очерках и рассказах» приводит такое замечание: «Голиков («Деяния Петра Великого», т. ХУ) сообщает некоторые подробности о характере Ганнибала. Абрам Петрович отличался особенною чуткостью» . Наконец, и сам И. Фейнберг отмечает, что в результате изучения биографии А.П. Ганнибала нельзя не убедиться, что в споре о его личности, по существу, во многом был прав его выдающийся потомок .
Не менее сложным и спорным представляется вопрос об этническом происхождении Абрама Петровича, хотя бы из-за множественности путаных, этнически неточных определений, присваиваемых ему современниками, потомками и исследователями из-за цвета его кожи и «арапской», «африканской», «негритянской», «эфиопской» (абиссинской) крови . В связи с этим наиболее убедительным представляется замечание И. Фейнберга, о том что доселе, строго говоря, так и неизвестно, кто был этнически Абрам Петрович Ганнибал . Правда, большинство исследователей все же склоняются к тому, что он был абиссинцем .
В данном очерке нет, разумеется, необходимости подробно излагать всю биографию А.П. Ганнибала. Тем более, что она по мере исторических возможностей довольно подробно изучена специалистами. Наша задача – осветить некоторые моменты, связанные с расовым своеобразием этой личности, той ролью, которую она сыграла в частной жизни реального исторического лица, осуществившего один из первых опытов расово-смешанного «черно-белого» брака в России, и тем, как повлияло это на создание литературного образа, сплетя воедино героя вымышленного и реального.
Говоря о собственно социальном портрете А.П. Ганнибала, мы ни в коей мере не намерены пренебрегать тем обстоятельством, что любую личность, в том числе и эту, дóлжно рассматривать в историческом контексте. А последний – жесток и суров. Петровский век противоречив, как и сам Петр – гениальный прогрессивный преобразователь и одновременно «самовластный помещик», пишущий свои указы кнутом. При Петре, по существу и не было личностей самостоятельных, все были «слугами царскими», чернорабочими, стремившимися угодить царю в исполнении его предначертаний; все дела шли по воле и по слову преобразователя России, а потому не было временщиков, управляющих государством; были только друзья и товарищи, и те подчас не избегали царского гнева и наказаний. Такими были и его сподвижники – все должны были трудиться. Конечно, придворные интриги существовали, не избегало придворное сообщество и вражды по зависти, по неудовлетворенному самолюбию. но все это носило характер мелочный, домашний, не способный серьезно навредить гигантскому механизму государственного управления. Но все это как бы тонуло в железной воле и гениальном уме Петра … Такой видит петровскую эпоху С.Н. Шубинский .
Но есть и другие оценки русского общества времен царствования Петра, общества «русских карьеристов ..., образованных весьма поверхностно, грубых, из тех, что били жен, живших и действовавших в грубом скучном мире политических интриг, фаворитизма, немецкой военной муштры, страшной русской нищеты…» . Не углубляясь далее в сложные и неоднозначные социально-нравственные конструкции русского общества конца ХУП - начала ХУШ веков, лишь соприкасающиеся с темой нашего исследования, заметим: и хорошо известные исторические факты, и архивные данные неопровержимо свидетельствуют, что Абрам Петрович абсолютно «вписывался в эпоху», полностью соответствуя образу слуги и друга царя, подчиняясь воле и власти, олицетворяемой Петром Великим, по мере возможности достойно неся крест экс фаворита после смерти своего венценосного покровителя. И про этого чужестранца никак нельзя сказать, что формально у него не было места ни в общественной иерархии, ни в топографии, ни в положении вещей, ни в масштабе принятых здесь ценностей и установок. Чуткий, безотказный мальчик-слуга (а также денщик и камердинер) русского царя, его личный секретарь, при котором последний думал вслух и который мужественно перенес невзгоды армейской жизни и обучения во Франции, став отлично образованным инженером; автор двухтомного учебника геометрии и фортификации, выдающийся русский математик и гидротехник; высокопоставленный офицер Преображенского полка – и одновременно с этим муж-тиран и жестокий помещик, от которого во множестве бежали крестьяне. Таков социальный портрет Абрама Петровича Ганнибала, с которого гениальный поэтический преобразователь и прямой потомок списал литературный образ «Арапа Петра Великого».
Однако в том, что касалось частной жизни, многое в характере Ганнибала все же определялось особенностями его внешности, его страстно-импульсивным – «африканским» - темпераментом, и это неизбежно вызывало неоднозначное, зачастую откровенно враждебное отношение к нему окружающих. Особенно после смерти Петра Великого. Причину этой враждебности Абрам Петрович сознавал и сам писал о том, что она прошла грубой бороздой по всей его жизни. Надо заметить, что советская литературная критика, по возможности, избегала обсуждения вопросов расовой принадлежности, а тем более расовой дискриминации в отношении героев мировой литературы и их реальных прототипов. Не избежал этого «идеологического умолчания» и прообраз главного героя романа А.С. Пушкина. Исследователи и критики отмечали в основном необычайность судьбы и трудный его характер, его особенные отношения с русским царем. Первым, кто попытался объяснить сложный образ Абрама Петровича Ганнибала его расовой трагедией, был Д.Д. Благой, ссылаясь при этом на эпистолярное наследие Ганнибала, в частности, на одно из его писем к А. Меншикову, где тот объясняет плохое к нему отношение окружающих его чиновников своей «чернотой», «негодным уродством» .
Вспомним в связи с этим фрагмент психологического портрета Ибрагима в пушкинском (надо полагать, остро прочувствованном и самим автором ) «Арапе»: «Обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо, окружали его, осыпали приветствиями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видом благосклонности, оскорбляло его самолюбие. Сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий, не только не радовала его сердца, но даже исполняло горечью и негодованием. Он чувствовал, что он для них род какого-то редкого зверя, творенья особенного, чужого, случайно перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего. Он даже завидовал людям, никем не замеченным, и почитал их ничтожество благополучием» (с. 12) . Заметим, что эти реакции герой переживал в среде, ознаменованной «вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени», где «общества представляли картину самую занимательную. Образованность и потребность веселиться сблизили все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, все, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой благосклонностию … Появление Ибрагима, его наружность, образованность и природный ум возбудили в Париже общее внимание. Все дамы желали видеть у себя le Nègre du czar …» (с. 11).
И одновременно какими уничижительными интонациями, каким личным драматизмом исполнено прощальное письмо Ибрагима графине D. Перед отъездом в «полудикую Россию»: «Зачем силиться соединить судьбу столь нежного, столь прекрасного создания с бедственной судьбой негра, жалкого творения, едва удостоенного названия человека?.. Не имею ни отечества, ни ближних. Еду в печальную Россию …» (с. 19-20) . Вновь отчетливо слышен лейтмотив одиночества чужака в иной культуре.
В «полудикой» же России пушкинский Ибрагим также, как и во Франции, оказывается в эпицентре общественного интереса света. Однако высший свет здесь иной, нежели в Париже, где «образованность и потребность веселиться сблизила все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, все, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято в одинаковой благосклонностью... Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение» (с. 10). И хотя в изысканных парижских салонах и на варварских петербургских ассамблеях Петра его нарекают почти одинаково - «Le Nègre du czar» там и «царский арап» здесь - на этом сходство реакций заканчивается. В новорожденной российской столице, в эпицентре величественных, грозных и жестких, подчас грубых и нелицеприятных, даже насильственных преобразований самодержавного императора против «старины глубокой», способных повергнуть праздного европейца в ужас и смятение, интерес русского бомонда к «арапу» был вызван не столько цветом кожи или его общественными заслугами (как, например, у венецианского высшего света к Отелло), сколько тем, что был он любимцем царя. «Придворные окружили Ибрагима, всякий по-своему старался обласкать нового любимца (с. 24). Примечательно, что ни шекспировскому Отелло, ни пушкинскому Ибрагиму, в свою очередь, не присуща манифестация своего знатного и благородного происхождения, принадлежности к царской крови. Оба это если не скрывали, то и не декларировали. Первый - поскольку был убежден, что тщеславное прославление своих качеств от рождения не обязательно способствует почитанию человека. Только подвиги, совершенные человеком в течение его жизни, - единственное, что дóлжно принимать к сведению, когда необходимо воздать ему почести, и только тогда, по справедливости, человек может гордиться величием своей судьбы. Второй (возможно, и разделяя взгляды Отелло) – потому еще, что в «полудикой» петровской России значительно важнее было быть царским фаворитом, а уж потом и заморским царевичем.
Этот же специфический социально-психологический статус Ибрагима ложится в основу его матримониальных намерений, точнее, согласия с дальновидными и трезвыми, прежде всего, соображениями своего царственного благодетеля-свата: «Послушай, Ибрагим, ты человек одинокий, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобою будет, бедный мой арап? Надобно тебе пристроиться, пока есть еще время; найти опору в новых связях, вступить в союз с русским боярством» (с.46). Сам Ибрагим, тяжело переживавший быструю измену легкомысленной графини D., «отказавшись навек от милых заблуждений» (с. 47), также прежде всего рационален в своем брачном выборе: «Государь прав: мне должно обеспечить будущую судьбу мою. Свадьба с молодою Ржецкою присоединит меня к гордому русскому дворянству, и я перестану быть пришельцем в новом моем отечестве» (там же). Что же до собственно чувств, то его намерения абстрактны, матримониально индифферентны: «От жены я не стану требовать любви, буду довольствоваться ее верностию, а дружбу приобрету постоянной нежностию, доверенностию и снисхождением» (там же).
А что же «гордое русское дворянство»? Прежде всего, оно, как и русское общество в целом, не было так уж искушено подобной расовой экзотикой. Что же касается в более широком плане проблемы взаимоотношения с иностранцами, то, не вдаваясь глубоко в природу этого явления, следует тем не менее отметить его противоречивость, не первое столетие обнаруживающую себя в устойчивых сочетаниях вроде бы противостоящих друг другу и даже взаимоисключающих суждений и действий, где неприязнь, подозрительность, даже брезгливость в отношении них (коренной русский боярин вообще «не терпел немецкого духу и старался в домашнем быту сохранить обычаи любезной ему старины» - с.33) всегда сочеталась (да и поныне продолжает сочетаться) у русских с каким-то девственным, почти оскорбительным в своей наивности любопытством и одновременно великодушием, самоотверженностью и безусловной приверженностью сложившимся отношениям .
Строго говоря, общение с «черным Абрамом», «Аврамом-арапом» не носило в России, не искушенной «заморским» колониализмом, ни законодательных, ни нравственных ограничений. Они попросту исторически не сложились. Для большинства это была одна забава, одно настороженное любопытство. И еще вящий страх перед «чернотой»… В остальном Абрам Петров не сильно «выпадал» из принятой в русском обществе ХУШ в. схемы взаимоотношений, где авторитеты разваливались с уходом престолонаследников, фаворитизм сменялся ссылками, политические интриги – жестокими наказаниями, а претензии на царское внимание не имели ни моральных, ни нравственных ограничений.
Списывая с собственного африканского предка портрет Ибрагима, А.С. Пушкин пользуется, конечно, правами романиста, но все же не сильно отклоняется в описаниях литературного героя от «источника» своего творческого вдохновения. Как свидетельствуют архивные данные, молодой инженер отнюдь не был аскетом, хотя его личная жизнь не заслоняла преданности делу и службе государю и государству, ставшему второй его родиной. Тем не менее, пишет в своей книге Дьедонне Гнамманку, «молодость и легко усвоенные французские нравы, значительно более приспособленные к любовным интрижкам, чем в те поры российские, а также его необычный, прямо скажем, экзотический вид, взывающий острое женское любопытство, и покровительство самого императора делали его героем многочисленных любовных приключений» . И С.Н. Шубинский, и Д. Гнамманку приводят в своих исследованиях тексты двух сохранившихся весьма фривольных записок, адресованных к своим «плутовкам» из Кронштадта, где в то время он выполнял инженерные работы. В легкомысленном контексте этих записок его собственное замечание о «черном Абраме, которому и грязи кронштадские повиняются», выглядит весьма кокетливо .
С другой стороны, та же документальная действительность такова, что интересы прежде всего сугубо профессиональные (а не сердечные, да еще в интерпретации царского великодушного понимания ситуации, как это описывается во 2 главе романа) задерживают офицера Абрама Петрова по Франции, несмотря на указ Петра 1, требующий незамедлительного возвращения всех посланных сюда российских учеников в Петербург. Исследователи биографии Ганнибала пишут, что он один решился просить об отсрочке, поскольку намеревался не только теоретически, но и практически овладеть инженерным делом, дабы впоследствии принести больше пользы новому своему Отечеству
В то же время семейная жизнь реального Абрама Петровича Ганнибала складывалась, по описаниям его биографов и исследователей-историков, весьма неровно и не очень-то удачно. Осенью 1730 г., когда ему было почти 35 лет, Ганнибал пылко влюбляется. Его избранницей (она же первая официальная жена пушкинского пращура) стала Евдокия Андреевна Диопер, гречанка по отцу, капитану галерного флота Андрею Диоперу, По свидетельству А.М. Бессоновой, автора родословной потомков А.П. Ганнибала, вышла Евдокия за него замуж зимой 1731 г. Но не по своей воле, отвергая его и враждебно к нему относясь, поскольку «арап и не нашей природы». И это – не единственный аргумент. Евдокия в этот период сама влюблена и более того, уже (тайно?) просватана за поручика флота Александра Кайсарова. Однако майор Абрам Петров (такое имя носил в то время Ибрагим Ганнибал, крещенный Петром Первым летом 1705 года в православную веру), образованный офицер, свободно говорящий на нескольких языках, выглядел, как жених, с точки зрения отца Евдокии, предпочтительнее.
Местом служебного назначения молодожена становится Эстония (тогдашняя Эстляндия), где и проходит в преподавательских трудах двадцать лет его жизни.
Брак этот не был бесплоден. Осенью 1731 года в семье Абрама и Евдокии Петровых появляется дочь. Девочка со светлой кожей, названная в честь матери Авдотьей (вариант имени Евдокия). Мужу уже было известно, что, будучи женщиной не самых строгих правил, Евдокия была ему неверна, как человеку нелюбимому, инородному, чуждому. Действительно, в жизни Евдокии в этот период появляется некий Яков Шишков, курсант гарнизонной военной школы для подготовки кондукторов (где преподает Абрам Петров), местный ловелас, с которым она встречается в отсутствие мужа. В крошечном гарнизонном обществе трудно скрыть такие отношения. Даже если предполагать, что собственно любовной связи и не было, слухи и сплетни сделали свое дело. Позже, на военном суде Перновского гарнизона, куда подал на нее жалобу Абрам Петров в связи с недостойным поведением, порочащим его достоинство и авторитет преподавателя военной школы , Евдокия подтверждает связь с Шишковым; признается она и в том, что еще до брака сошлась с Кайсаровым. Сам по себе факт появления у ревнивого и подозрительного Абрама белого ребенка, пишет А.М.Бессонова, был для него доказательством добрачной неверности жены . Но бракоразводный процесс начинается только год спустя после рождения дочери. А пока выясняются новые подробности измены – намерение Евдокии и Якова …отравить Абрама! Теперь к заявлению, уже год находившемуся в гарнизонной канцелярии, Абрам Петров присоединяет новое доношение о сговоре с целью отравить заявителя. Дело принимает необратимый характер, и решением Перновского военного суда Евдокия Петрова помещается в Госпитальный двор на долгие пять лет. Вплоть до того момента, когда Евдокия, узнавшая о незаконности ее ареста , подает в Петербург челобитную, в которой среди прочего пишет, что все ее показания на суде – самооговор, сделанный под давлением и угрозами мужа. Решение суда пришло … 6 лет спустя. Евдокию освободили и отдали на поруки. Ее новая челобитная сводилась к просьбе о разводе с Абрамом Петровым, так как она ждала ребенка от полюбившегося ей к тому времени подмастерья Тимофея Абумова.
В чем практически не расходятся исследовательские оценки личности Ганнибала, так это в том, что он был необыкновенно жесток с Евдокией, до суда содержал ее под домашним арестом, «бил и мучил несчастную смертельными побоями необычно» , даже применял настоящие пытки . А.М. Бессонова также указывает в своем исследовании, что будучи арестанткой Госпитального двора, Евдокия была вынуждена питаться подаянием, так как муж не только не помогал ей, но и вообще уехал со своей новой семьей из Пернова, бросив ее на произвол судьбы .
Тем не менее, вновь подчеркнем, что сводить подобную жестокость лишь к чертам, присущим чисто африканскому темпераменту, было бы неверно. Во-первых, такое поведение мужчины – главы семьи было совершенно в духе времени (сам Петр, как известно, отнюдь не гуманнее вел себя с первой женой). Вспомним героиню пушкинского романа, Наташу Ржецкую. Девушка боярского сословия, упрятанная в светелку, воспитываемая, в соответствии с многовековой традицией «любезной старины», то есть, окруженная сенными девками, подружками, мамушками, не знавшая грамоты и вышивавшая золотом, нередко становилась заложницей родословных, имущественных и иных интересов отца, единовластно выбиравшего ей суженого («Решено: она выйдет за арапа» - с.45). Даже открывшиеся россиянке волею Петра перспективы обязательной европейской «бытовой эмансипации» («Ох, уж эти ассамблеи! Наказал нас ими господь за прегрешения наши» - с. 37) не обеспечивали ей свободы матримониального выбора. Во-вторых, такая причина, как неверность, могла в бесправной доле замужней женщины иметь далеко идущие последствия, в которых пóстриг и последующая монастырская жизнь – не самое худшее наказание.
Так или иначе, этот злополучный бракоразводный процесс длился 21 год, но брак так и не был расторгнут. Дело в том, что еще в тот период, когда Евдокия находилась в Госпитальном доме, Абрам Петрович успел вновь повенчаться и даже обзавестись в новом браке несколькими детьми. По действующим тогда законам, он становился двоеженцем, что считалось наказуемым преступлением. И все приводимые им аргументы, как-то: аттестат, выданный им гарнизонной канцелярией г. Пернова, в котором его жена признается виновной и супружеской измене, а он – официально свободным или что он, Абрам Петров, «человек иностранный и совершенно прав духовных не знающий» , не могли де юре оправдать его вторую женитьбу. Однако из-за произошедшей много лет назад юридической ошибки больше пострадала сама Евдокия. Родившаяся летом 1746 года дочь была, на основании юридически существующего брака, крещена как Агриппина Абрамовна Ганнибал . Состоявший в то время во втором фактическом браке Абрам Петров теперь сам требовал наказания для бывшей жены-прелюбодейки, так чудовищно дерзко позорящей его фамилию .
В конце концов по Указу Святейшего Правительствующего Синода (от 26 ноября 1753 г.) Генерал-майор и кавалер Ганнибал ограничился положенной на него церковной епитимией (при сохранении второго брака). Евдокия же была отослана для покаяния в Новгородской епархии Староладожский Успенский девичий монастырь колодницей «в тягчайшие монастырские труды (на) вечно . Таков печальный итог жизни этой уникальной расово-смешанной супружеской пары.
Условия современного развития поставили под вопрос существование многих традиционных форм социокультурной жизни населения планеты, различных ее регионов. Усложняется внутренний облик человека, видоизменяется семья. Тем не менее, глубинные реконструкции семейных структур в рамках различных этносов происходят по-разному, отражая тем самым неоднородность стадиального и исторического развития народов. Совершенно очевидно изменение традиционных систем под воздействием урбанизации и индустриализации, взаимопроникновения культур. Вместе с тем направленность этой тенденции далеко не однозначна, и зачастую тяготение личности к традиционным институтам, конечно, заметно изменившимся и обновившим свое социокультурное содержание, все же достаточно сильна.
Надо сказать, что существовавшее ранее мнение, будто в развивающемся мире семьи будут приближаться к западному образцу, представляется сегодня несостоятельным и отвергается многими исследователями. Прежде всего, сегодня не существует единого так называемого "западного образца". Нуклеарная семья - модель, которая считается в наше время признаком достаточно развитого и установившегося процесса модернизации. В то же время этот термин, с точки зрения многих ученых, не вполне точно обозначает те, еще не окончательно сформировавшиеся (а подчас и не вполне ясные) формы супружеского сообщества, которые складываются в процессе разрушения традиционной семьи. Наконец, нуклеарная семья на Востоке неадекватна западной нуклеарной семье, поэтому и характеристики последней часто не соответствуют дефинициям современной малой семьи развивающихся стран .
Далее, в современных развитых странах в эволюции семьи наблюдается нарастание тенденций сближения с традиционными нормами развивающихся стран. Например, отсрочка браков при широком распространении сожительства (до или вместо законного брака), имеющая место в странах Латинской Америки и Карибского бассейна. Или высокие показатели нестабильности браков, а также социальная легализованность разнообразных форм отношений между мужчиной и женщиной - краткосрочных и длительных (в том числе сосуществующих с официальным браком), как в некоторых районах Тропической Африки, и т.п.
В мою задачу не входит попытка ответить на все вопросы, так или иначе связанные с преобразованием современной семьи как феномена, сплавляющего в себе черты социального института и малой группы. Свою задачу я вижу в раскрытии тенденции и роли одной из таких "смешанных" категорий - семьи, создаваемой на базе межэтнических или межрасовых браков, заключаемых между гражданами СССР/России и африканских государств.
Вся моя предыдущая академическая деятельность, связанная с изучением феномена расово-смешанных социо-семейных отношений, показала очевидную заинтересованность определенных групп населения в подобного рода исследованиях - причем не только на строго академическом уровне, но и в более широком плане - как к фундаментальному и надежному информационно-аналитическому банку данных, который способен в самых общих чертах ознакомить соотечественницу, принявшую решение связать свою судьбу с африканцем, с некоторыми особенностями ее предстоящего – гражданско-правового, профессионального, социо-психологического, конфессионального - бытия в новом для нее мире. Словом, спектр по-настоящему интересных тем здесь огромен, и было бы заблуждением полагать, что никого, кроме узких специалистов, не касается. Конечно, в подобных исследованиях внимание широкого читателя затруднено громоздким библиографическим и операционным аппаратом, столь необходимым автору для аргументации мыслей, которыми он бы хотел поделиться с читателем (хотя надо заметить, что при более близком знакомстве аппарат этот располагает подчас даже более привлекательной информацией, чем основной текст). Я полностью разделяю мнение академика Трубачева О.Н., который в связи с этим замечал, что было бы «обидно, если бы книга писалась специалистами для специалистов, т.е. для самих себя … В научной информации наибольшую ценность представляет все же та сердцевина, которая способна заинтересовать наибольшее число людей» .
Многочисленные встречи, выступления в СМИ и переписка с россиянками, в разное время вышедшими замуж или иных способом связавшими свою жизнь с африканскими мужчинами, самими африканцами – мужьями россиянок, с их общими детьми, с родными и близкими, а также с людьми, чья профессиональная деятельность так или иначе связана с организацией жизни таких семей, наконец, сама социальная действительность, меняющаяся в отношении этих групп населения, как на уровне законодательном, так и в общественном сознании, помогли мне выяснить узловые вопросы, в профессиональных пояснениях и комментариях к которым у этой категории населения России и стран Африканского континента возникает наиболее острая потребность. Специфика исследуемого контингента, его разносторонняя заинтересованность, потребность в получении как можно большей информации о мире своего избранника иной расы определят и выбор жанра: это будет цикл очерков, в которых я попытаюсь размышлять о судьбах изучаемого мною сообщества в более широком социально-историческом контексте.
* * *
Итак, начнем с истории вопроса, то есть, с рассказа о первых африканских мужьях россиянок условной точкой отсчета которой стал для нас симбиоз реально существовавшего человека и литературного героя – Абрама Петровича Ганнибала (Ибрагима), выдающегося чернокожего генерала ХУШ века, прадеда А.С. Пушкина, главного действующего лица его романа «Арап Петра Великого».
«Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышен арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он, арап, чернешенек,
А она-то, душа, белешенька»
А.С.Пушкин
Стихотворный набросок, избранный нами в качестве эпиграфа, создан А.С.Пушкиным в 1824 году в селе. Михайловском, когда у поэта возникло намерение написать на основании семейных преданий историю своего африканского предка. Роман в прозе, который Пушкин начал писать три года спустя там же, в Михайловском, известен миру под названием «Арап Петра Великого» и главным действующим лицом в нем стал прадед поэта, Абрам Петрович Ганнибал.
Вначале несколько слов о прообразе пушкинского героя. Фигура эта в российской истории ХУШ столетия замечательная и одновременно загадочная или, как писал А.С. Пушкин к 1-й строфе первого издания первой главы «Евгения Онегина», «странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям» . Неясность многих страниц его жизни привела к существенным расхождениям биографов, пытавшихся охарактеризовать прадеда А. Пушкина, тем более, что не дошел до нашего времени важнейший источник для биографии А.П. Ганнибала – его биографические записки . Оценки его личности, действительно, весьма противоречивы: как пишет известный советский литературовед Илья Фейнберг, «Так как Пушкин несколько прикрасил изображение его в своем историческом романе, в особенности жизнь его во Франции, то, как это бывает, из духа противоречия, начиная уж с умнейшего Анненкова, первого биографа Пушкина, пошла традиция, точней, тенденция развенчивать Арапа, указывать, что он в жизни был совсем не то, что в романе; он и скуп, что, по-видимому, отвечало действительности, он и трус, подверженный припадкам панического страха, он и ревнив и необыкновенно жесток, он искатель чинов и награждений денежных и прочих» . У Вл. Набокова (в комментариях к английскому переводу «Евгения Онегина») Ганнибал также – «человек угрюмый, раздражительный, низкопоклонный, робкий, честолюбивый и жестокий» . И характеристика Ганнибала Д.Н. Анучиным, строго говоря, нелицеприятная: «… он был горяч, сварлив, упрям, ревнив и скуп …» .
С другой стороны, С.Н. Шубинский в своих «Исторических очерках и рассказах» приводит такое замечание: «Голиков («Деяния Петра Великого», т. ХУ) сообщает некоторые подробности о характере Ганнибала. Абрам Петрович отличался особенною чуткостью» . Наконец, и сам И. Фейнберг отмечает, что в результате изучения биографии А.П. Ганнибала нельзя не убедиться, что в споре о его личности, по существу, во многом был прав его выдающийся потомок .
Не менее сложным и спорным представляется вопрос об этническом происхождении Абрама Петровича, хотя бы из-за множественности путаных, этнически неточных определений, присваиваемых ему современниками, потомками и исследователями из-за цвета его кожи и «арапской», «африканской», «негритянской», «эфиопской» (абиссинской) крови . В связи с этим наиболее убедительным представляется замечание И. Фейнберга, о том что доселе, строго говоря, так и неизвестно, кто был этнически Абрам Петрович Ганнибал . Правда, большинство исследователей все же склоняются к тому, что он был абиссинцем .
В данном очерке нет, разумеется, необходимости подробно излагать всю биографию А.П. Ганнибала. Тем более, что она по мере исторических возможностей довольно подробно изучена специалистами. Наша задача – осветить некоторые моменты, связанные с расовым своеобразием этой личности, той ролью, которую она сыграла в частной жизни реального исторического лица, осуществившего один из первых опытов расово-смешанного «черно-белого» брака в России, и тем, как повлияло это на создание литературного образа, сплетя воедино героя вымышленного и реального.
Говоря о собственно социальном портрете А.П. Ганнибала, мы ни в коей мере не намерены пренебрегать тем обстоятельством, что любую личность, в том числе и эту, дóлжно рассматривать в историческом контексте. А последний – жесток и суров. Петровский век противоречив, как и сам Петр – гениальный прогрессивный преобразователь и одновременно «самовластный помещик», пишущий свои указы кнутом. При Петре, по существу и не было личностей самостоятельных, все были «слугами царскими», чернорабочими, стремившимися угодить царю в исполнении его предначертаний; все дела шли по воле и по слову преобразователя России, а потому не было временщиков, управляющих государством; были только друзья и товарищи, и те подчас не избегали царского гнева и наказаний. Такими были и его сподвижники – все должны были трудиться. Конечно, придворные интриги существовали, не избегало придворное сообщество и вражды по зависти, по неудовлетворенному самолюбию. но все это носило характер мелочный, домашний, не способный серьезно навредить гигантскому механизму государственного управления. Но все это как бы тонуло в железной воле и гениальном уме Петра … Такой видит петровскую эпоху С.Н. Шубинский .
Но есть и другие оценки русского общества времен царствования Петра, общества «русских карьеристов ..., образованных весьма поверхностно, грубых, из тех, что били жен, живших и действовавших в грубом скучном мире политических интриг, фаворитизма, немецкой военной муштры, страшной русской нищеты…» . Не углубляясь далее в сложные и неоднозначные социально-нравственные конструкции русского общества конца ХУП - начала ХУШ веков, лишь соприкасающиеся с темой нашего исследования, заметим: и хорошо известные исторические факты, и архивные данные неопровержимо свидетельствуют, что Абрам Петрович абсолютно «вписывался в эпоху», полностью соответствуя образу слуги и друга царя, подчиняясь воле и власти, олицетворяемой Петром Великим, по мере возможности достойно неся крест экс фаворита после смерти своего венценосного покровителя. И про этого чужестранца никак нельзя сказать, что формально у него не было места ни в общественной иерархии, ни в топографии, ни в положении вещей, ни в масштабе принятых здесь ценностей и установок. Чуткий, безотказный мальчик-слуга (а также денщик и камердинер) русского царя, его личный секретарь, при котором последний думал вслух и который мужественно перенес невзгоды армейской жизни и обучения во Франции, став отлично образованным инженером; автор двухтомного учебника геометрии и фортификации, выдающийся русский математик и гидротехник; высокопоставленный офицер Преображенского полка – и одновременно с этим муж-тиран и жестокий помещик, от которого во множестве бежали крестьяне. Таков социальный портрет Абрама Петровича Ганнибала, с которого гениальный поэтический преобразователь и прямой потомок списал литературный образ «Арапа Петра Великого».
Однако в том, что касалось частной жизни, многое в характере Ганнибала все же определялось особенностями его внешности, его страстно-импульсивным – «африканским» - темпераментом, и это неизбежно вызывало неоднозначное, зачастую откровенно враждебное отношение к нему окружающих. Особенно после смерти Петра Великого. Причину этой враждебности Абрам Петрович сознавал и сам писал о том, что она прошла грубой бороздой по всей его жизни. Надо заметить, что советская литературная критика, по возможности, избегала обсуждения вопросов расовой принадлежности, а тем более расовой дискриминации в отношении героев мировой литературы и их реальных прототипов. Не избежал этого «идеологического умолчания» и прообраз главного героя романа А.С. Пушкина. Исследователи и критики отмечали в основном необычайность судьбы и трудный его характер, его особенные отношения с русским царем. Первым, кто попытался объяснить сложный образ Абрама Петровича Ганнибала его расовой трагедией, был Д.Д. Благой, ссылаясь при этом на эпистолярное наследие Ганнибала, в частности, на одно из его писем к А. Меншикову, где тот объясняет плохое к нему отношение окружающих его чиновников своей «чернотой», «негодным уродством» .
Вспомним в связи с этим фрагмент психологического портрета Ибрагима в пушкинском (надо полагать, остро прочувствованном и самим автором ) «Арапе»: «Обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо, окружали его, осыпали приветствиями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видом благосклонности, оскорбляло его самолюбие. Сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий, не только не радовала его сердца, но даже исполняло горечью и негодованием. Он чувствовал, что он для них род какого-то редкого зверя, творенья особенного, чужого, случайно перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего. Он даже завидовал людям, никем не замеченным, и почитал их ничтожество благополучием» (с. 12) . Заметим, что эти реакции герой переживал в среде, ознаменованной «вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени», где «общества представляли картину самую занимательную. Образованность и потребность веселиться сблизили все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, все, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой благосклонностию … Появление Ибрагима, его наружность, образованность и природный ум возбудили в Париже общее внимание. Все дамы желали видеть у себя le Nègre du czar …» (с. 11).
И одновременно какими уничижительными интонациями, каким личным драматизмом исполнено прощальное письмо Ибрагима графине D. Перед отъездом в «полудикую Россию»: «Зачем силиться соединить судьбу столь нежного, столь прекрасного создания с бедственной судьбой негра, жалкого творения, едва удостоенного названия человека?.. Не имею ни отечества, ни ближних. Еду в печальную Россию …» (с. 19-20) . Вновь отчетливо слышен лейтмотив одиночества чужака в иной культуре.
В «полудикой» же России пушкинский Ибрагим также, как и во Франции, оказывается в эпицентре общественного интереса света. Однако высший свет здесь иной, нежели в Париже, где «образованность и потребность веселиться сблизила все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, все, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято в одинаковой благосклонностью... Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение» (с. 10). И хотя в изысканных парижских салонах и на варварских петербургских ассамблеях Петра его нарекают почти одинаково - «Le Nègre du czar» там и «царский арап» здесь - на этом сходство реакций заканчивается. В новорожденной российской столице, в эпицентре величественных, грозных и жестких, подчас грубых и нелицеприятных, даже насильственных преобразований самодержавного императора против «старины глубокой», способных повергнуть праздного европейца в ужас и смятение, интерес русского бомонда к «арапу» был вызван не столько цветом кожи или его общественными заслугами (как, например, у венецианского высшего света к Отелло), сколько тем, что был он любимцем царя. «Придворные окружили Ибрагима, всякий по-своему старался обласкать нового любимца (с. 24). Примечательно, что ни шекспировскому Отелло, ни пушкинскому Ибрагиму, в свою очередь, не присуща манифестация своего знатного и благородного происхождения, принадлежности к царской крови. Оба это если не скрывали, то и не декларировали. Первый - поскольку был убежден, что тщеславное прославление своих качеств от рождения не обязательно способствует почитанию человека. Только подвиги, совершенные человеком в течение его жизни, - единственное, что дóлжно принимать к сведению, когда необходимо воздать ему почести, и только тогда, по справедливости, человек может гордиться величием своей судьбы. Второй (возможно, и разделяя взгляды Отелло) – потому еще, что в «полудикой» петровской России значительно важнее было быть царским фаворитом, а уж потом и заморским царевичем.
Этот же специфический социально-психологический статус Ибрагима ложится в основу его матримониальных намерений, точнее, согласия с дальновидными и трезвыми, прежде всего, соображениями своего царственного благодетеля-свата: «Послушай, Ибрагим, ты человек одинокий, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобою будет, бедный мой арап? Надобно тебе пристроиться, пока есть еще время; найти опору в новых связях, вступить в союз с русским боярством» (с.46). Сам Ибрагим, тяжело переживавший быструю измену легкомысленной графини D., «отказавшись навек от милых заблуждений» (с. 47), также прежде всего рационален в своем брачном выборе: «Государь прав: мне должно обеспечить будущую судьбу мою. Свадьба с молодою Ржецкою присоединит меня к гордому русскому дворянству, и я перестану быть пришельцем в новом моем отечестве» (там же). Что же до собственно чувств, то его намерения абстрактны, матримониально индифферентны: «От жены я не стану требовать любви, буду довольствоваться ее верностию, а дружбу приобрету постоянной нежностию, доверенностию и снисхождением» (там же).
А что же «гордое русское дворянство»? Прежде всего, оно, как и русское общество в целом, не было так уж искушено подобной расовой экзотикой. Что же касается в более широком плане проблемы взаимоотношения с иностранцами, то, не вдаваясь глубоко в природу этого явления, следует тем не менее отметить его противоречивость, не первое столетие обнаруживающую себя в устойчивых сочетаниях вроде бы противостоящих друг другу и даже взаимоисключающих суждений и действий, где неприязнь, подозрительность, даже брезгливость в отношении них (коренной русский боярин вообще «не терпел немецкого духу и старался в домашнем быту сохранить обычаи любезной ему старины» - с.33) всегда сочеталась (да и поныне продолжает сочетаться) у русских с каким-то девственным, почти оскорбительным в своей наивности любопытством и одновременно великодушием, самоотверженностью и безусловной приверженностью сложившимся отношениям .
Строго говоря, общение с «черным Абрамом», «Аврамом-арапом» не носило в России, не искушенной «заморским» колониализмом, ни законодательных, ни нравственных ограничений. Они попросту исторически не сложились. Для большинства это была одна забава, одно настороженное любопытство. И еще вящий страх перед «чернотой»… В остальном Абрам Петров не сильно «выпадал» из принятой в русском обществе ХУШ в. схемы взаимоотношений, где авторитеты разваливались с уходом престолонаследников, фаворитизм сменялся ссылками, политические интриги – жестокими наказаниями, а претензии на царское внимание не имели ни моральных, ни нравственных ограничений.
Списывая с собственного африканского предка портрет Ибрагима, А.С. Пушкин пользуется, конечно, правами романиста, но все же не сильно отклоняется в описаниях литературного героя от «источника» своего творческого вдохновения. Как свидетельствуют архивные данные, молодой инженер отнюдь не был аскетом, хотя его личная жизнь не заслоняла преданности делу и службе государю и государству, ставшему второй его родиной. Тем не менее, пишет в своей книге Дьедонне Гнамманку, «молодость и легко усвоенные французские нравы, значительно более приспособленные к любовным интрижкам, чем в те поры российские, а также его необычный, прямо скажем, экзотический вид, взывающий острое женское любопытство, и покровительство самого императора делали его героем многочисленных любовных приключений» . И С.Н. Шубинский, и Д. Гнамманку приводят в своих исследованиях тексты двух сохранившихся весьма фривольных записок, адресованных к своим «плутовкам» из Кронштадта, где в то время он выполнял инженерные работы. В легкомысленном контексте этих записок его собственное замечание о «черном Абраме, которому и грязи кронштадские повиняются», выглядит весьма кокетливо .
С другой стороны, та же документальная действительность такова, что интересы прежде всего сугубо профессиональные (а не сердечные, да еще в интерпретации царского великодушного понимания ситуации, как это описывается во 2 главе романа) задерживают офицера Абрама Петрова по Франции, несмотря на указ Петра 1, требующий незамедлительного возвращения всех посланных сюда российских учеников в Петербург. Исследователи биографии Ганнибала пишут, что он один решился просить об отсрочке, поскольку намеревался не только теоретически, но и практически овладеть инженерным делом, дабы впоследствии принести больше пользы новому своему Отечеству
В то же время семейная жизнь реального Абрама Петровича Ганнибала складывалась, по описаниям его биографов и исследователей-историков, весьма неровно и не очень-то удачно. Осенью 1730 г., когда ему было почти 35 лет, Ганнибал пылко влюбляется. Его избранницей (она же первая официальная жена пушкинского пращура) стала Евдокия Андреевна Диопер, гречанка по отцу, капитану галерного флота Андрею Диоперу, По свидетельству А.М. Бессоновой, автора родословной потомков А.П. Ганнибала, вышла Евдокия за него замуж зимой 1731 г. Но не по своей воле, отвергая его и враждебно к нему относясь, поскольку «арап и не нашей природы». И это – не единственный аргумент. Евдокия в этот период сама влюблена и более того, уже (тайно?) просватана за поручика флота Александра Кайсарова. Однако майор Абрам Петров (такое имя носил в то время Ибрагим Ганнибал, крещенный Петром Первым летом 1705 года в православную веру), образованный офицер, свободно говорящий на нескольких языках, выглядел, как жених, с точки зрения отца Евдокии, предпочтительнее.
Местом служебного назначения молодожена становится Эстония (тогдашняя Эстляндия), где и проходит в преподавательских трудах двадцать лет его жизни.
Брак этот не был бесплоден. Осенью 1731 года в семье Абрама и Евдокии Петровых появляется дочь. Девочка со светлой кожей, названная в честь матери Авдотьей (вариант имени Евдокия). Мужу уже было известно, что, будучи женщиной не самых строгих правил, Евдокия была ему неверна, как человеку нелюбимому, инородному, чуждому. Действительно, в жизни Евдокии в этот период появляется некий Яков Шишков, курсант гарнизонной военной школы для подготовки кондукторов (где преподает Абрам Петров), местный ловелас, с которым она встречается в отсутствие мужа. В крошечном гарнизонном обществе трудно скрыть такие отношения. Даже если предполагать, что собственно любовной связи и не было, слухи и сплетни сделали свое дело. Позже, на военном суде Перновского гарнизона, куда подал на нее жалобу Абрам Петров в связи с недостойным поведением, порочащим его достоинство и авторитет преподавателя военной школы , Евдокия подтверждает связь с Шишковым; признается она и в том, что еще до брака сошлась с Кайсаровым. Сам по себе факт появления у ревнивого и подозрительного Абрама белого ребенка, пишет А.М.Бессонова, был для него доказательством добрачной неверности жены . Но бракоразводный процесс начинается только год спустя после рождения дочери. А пока выясняются новые подробности измены – намерение Евдокии и Якова …отравить Абрама! Теперь к заявлению, уже год находившемуся в гарнизонной канцелярии, Абрам Петров присоединяет новое доношение о сговоре с целью отравить заявителя. Дело принимает необратимый характер, и решением Перновского военного суда Евдокия Петрова помещается в Госпитальный двор на долгие пять лет. Вплоть до того момента, когда Евдокия, узнавшая о незаконности ее ареста , подает в Петербург челобитную, в которой среди прочего пишет, что все ее показания на суде – самооговор, сделанный под давлением и угрозами мужа. Решение суда пришло … 6 лет спустя. Евдокию освободили и отдали на поруки. Ее новая челобитная сводилась к просьбе о разводе с Абрамом Петровым, так как она ждала ребенка от полюбившегося ей к тому времени подмастерья Тимофея Абумова.
В чем практически не расходятся исследовательские оценки личности Ганнибала, так это в том, что он был необыкновенно жесток с Евдокией, до суда содержал ее под домашним арестом, «бил и мучил несчастную смертельными побоями необычно» , даже применял настоящие пытки . А.М. Бессонова также указывает в своем исследовании, что будучи арестанткой Госпитального двора, Евдокия была вынуждена питаться подаянием, так как муж не только не помогал ей, но и вообще уехал со своей новой семьей из Пернова, бросив ее на произвол судьбы .
Тем не менее, вновь подчеркнем, что сводить подобную жестокость лишь к чертам, присущим чисто африканскому темпераменту, было бы неверно. Во-первых, такое поведение мужчины – главы семьи было совершенно в духе времени (сам Петр, как известно, отнюдь не гуманнее вел себя с первой женой). Вспомним героиню пушкинского романа, Наташу Ржецкую. Девушка боярского сословия, упрятанная в светелку, воспитываемая, в соответствии с многовековой традицией «любезной старины», то есть, окруженная сенными девками, подружками, мамушками, не знавшая грамоты и вышивавшая золотом, нередко становилась заложницей родословных, имущественных и иных интересов отца, единовластно выбиравшего ей суженого («Решено: она выйдет за арапа» - с.45). Даже открывшиеся россиянке волею Петра перспективы обязательной европейской «бытовой эмансипации» («Ох, уж эти ассамблеи! Наказал нас ими господь за прегрешения наши» - с. 37) не обеспечивали ей свободы матримониального выбора. Во-вторых, такая причина, как неверность, могла в бесправной доле замужней женщины иметь далеко идущие последствия, в которых пóстриг и последующая монастырская жизнь – не самое худшее наказание.
Так или иначе, этот злополучный бракоразводный процесс длился 21 год, но брак так и не был расторгнут. Дело в том, что еще в тот период, когда Евдокия находилась в Госпитальном доме, Абрам Петрович успел вновь повенчаться и даже обзавестись в новом браке несколькими детьми. По действующим тогда законам, он становился двоеженцем, что считалось наказуемым преступлением. И все приводимые им аргументы, как-то: аттестат, выданный им гарнизонной канцелярией г. Пернова, в котором его жена признается виновной и супружеской измене, а он – официально свободным или что он, Абрам Петров, «человек иностранный и совершенно прав духовных не знающий» , не могли де юре оправдать его вторую женитьбу. Однако из-за произошедшей много лет назад юридической ошибки больше пострадала сама Евдокия. Родившаяся летом 1746 года дочь была, на основании юридически существующего брака, крещена как Агриппина Абрамовна Ганнибал . Состоявший в то время во втором фактическом браке Абрам Петров теперь сам требовал наказания для бывшей жены-прелюбодейки, так чудовищно дерзко позорящей его фамилию .
В конце концов по Указу Святейшего Правительствующего Синода (от 26 ноября 1753 г.) Генерал-майор и кавалер Ганнибал ограничился положенной на него церковной епитимией (при сохранении второго брака). Евдокия же была отослана для покаяния в Новгородской епархии Староладожский Успенский девичий монастырь колодницей «в тягчайшие монастырские труды (на) вечно . Таков печальный итог жизни этой уникальной расово-смешанной супружеской пары.
Новый брак Ганнибала был счастливее. Вторая жена Абрама Петровича (официально с 1736 г.), шведка Христина-Регина фон Шеберх, дочь капитана Перновского полка, Матвея фон Шеберха, девушка «образованная, умная, красивая, тонко чувствующая»[i].
Однако путь Христины-Регины к браку с Абрамом Петровым был весьма извилист. Мало того, что, заключая с ней семейный союз, Абрам Петров все еще формально женат на Евдокии, а стало быть, рождающиеся в браке с Христиной дети – незаконнорожденные. Помимо этого клейма, весьма болезненного в русском обществе того времени, их дети «лишались права на поступление в какое бы то ни было заведение и сословие, за исключением крестьянского»[ii]. Известно, что эта женщина, еще до брака с Евдокией Диопер, была знакома и даже близкá с Абрамом Петровичем. С нею он сошелся сразу после селенгинской ссылки и именно она стала матерью первого – чернокожего - сына Ганнибала, Ивана.
Родившись в 1731 году[iii] вне брака, он был узаконен лишь в 1736 году. Узаконен, чтобы вновь подпасть под сомнение, ибо к сложностям социально-правовым неожиданно добавились еще и религиозные: на брак православного Абрама Петрова с протестанткой Христиной фон Шеберх требовалось официальное письменное заключение епархиального начальства, которого у четы Петровых не было …
Скончавшаяся в один год с мужем (Абрам Петров пережил ее всего лишь на 2 месяца), урожденная Христина фон Шеберх стала матерью девятерых сыновей и дочерей Абрама Петровича Ганнибала, один из которых, Осип (Януарий) Абрамович Пушкин, и был дедом Александра Сергеевича Пушкина. Первенец четы Петровых, Иван Абрамович Ганнибал прожил 70 лет и был похоронен в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. Эпитафия на его надгробном памятнике гласит: «Зной Африки родил, хлад кровь его покоил. России он служил, путь к вечности устроил …»[iv]. Вообще же у А.П. Ганнибала было в общей сложности одиннадцать детей[v], и всех он воспитывал в духе патриотизма. Все мальчики семьи А.П. Ганнибала воспитывались в Сухопутном кадетском корпусе. Иван и Петр впоследствии стали генералами.
Все дочери вышли замуж на военных[vi]. Для исследователя, занимающегося проблемами расово-смешанных браков в современной России, и документальная история, и литературная версия жизни африканского прадеда А.С. Пушкина, превращаются в определенном смысле в своеобразное энциклопедическое руководство. Так, проницательно описанные А.П. Пушкиным супружеские перипетии Арапа Ибрагима в России убеждают, что своеобразие расово-смешанного брачного союза не проходит бесследно для ближайшего кровно-родственного окружения, по чьей бы инициативе ни происходил такой брак. В большинстве случаев требуется время, чтобы к этому событию приспособились, привыкли в принимающей чужака семье. Такая адаптация может выражаться в различных формах, в том числе в конфликтных.
Почти стандартна в этом плане реакция родных и челяди на известие, а потом и на окончательное решение о сватовстве Натальи Кириловны арапом Ибрагимом. Шок, пережитый родными от царского предложения (сестры наташиного отца: «Батюшка-братец, не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти черному диаволу» - с.43; его тестя: «Как, Наташу, внучку мою, выдать за купленного арапа! – там же), постепенно преобразуется в древнюю русскую брачную формулу «стерпится-слюбится», расшифрованную теткой Наташи, Татьяной Афанасьевной: «жаль, что арап, а лучшего жениха грех нам и желать» (с. 53) и завершаемую почти оптимистическим для того времени комментарием наташиной любимицы, карлицы Ласточки: «Если уж быть тебе за арапом, то все же будешь на своей воле.
Нынче не то, что в старину: мужья жен запирают: арап, слышно, богат; дом у вас будет как полная чаша, заживешь припеваючи …» (там же). Находя некоторую общность в образах «черных» героев Шекспира и Пушкина, неизбежно обнаруживаешь созвучие и в «колдовских мотивах» поведения обоих женихов: Отелло (там намек на «колдовство» очень важен: он указывает на то, что заключенный с его дочерью брак свершился против воли – дочери и отца. И пусть раньше это самое «колдовство» никто не видел, но как иначе объяснить произошедшее? Ведь «природное отвращение», которое должна была испытывать Дездемона к Мавру, непобедимо в человеке. И потому ее отец бросает Отелло: «Ты околдовал ее…», полагая, что именно колдовство стало причиной неестественной привязанности, немыслимой никем, дочери к Мавру) и Ибрагима («Арап во время твоей болезни всех успел заворожить. Барин от него без ума, князь только им и бредит …» - с.53). Увы, роман Пушкина не дописан. Тем не менее, опираясь на известные истории факты жизни – и государственной, и частной – Абрама Петровича Ганнибала, можно предположить, что и он сам (перипетии первого брака, тревожная неопределенность общественного положения после смерти Петра Великого), и его литературный двойник (роман с графиней D., отношение к нему в русском обществе петровского времени, трагедия - не дописанная – своей женитьбы) во многих сюжетах своего бытия, и прежде всего, в человеческих отношениях, были в положении драматическом благодаря своей природной необычности, двойственности и неустойчивости своего положения слуги-арапа, и чужака, которому покровительствовал сам великий русский самодержец. Даже на фоне трудного века смелых и жестких петровских свершений подобный статус был слишком неопределенен, а внешность слишком неординарна для полноценного утверждения в принимающем обществе, которое само находилось в состоянии переходном, как в плане политико-культурном, так и в складывание новых форм общественных связей и отношений.
Скорее всего, во взаимодействии русского общества и с литературным Ибрагимом Ганнибалом, и с реальным Абрамом Петровым изначально не было (и, по всей видимости, не могло быть) заложено глубоких человеческих привязанностей и теплоты. Будучи одним из символов, пугающих старину, он даже среди них резко выделялся, порождая, прежде всего, настороженное любопытство и почти суеверный страх перед экзотикой внешности, а также обычные человеческие раздражение и зависть к любимцу царя.
Судьба пушкинского героя и его прототипа, таким образом, демонстрируют, что расовые предрассудки русского общества ХУШ века, имея свою, несомненно, иную историко-культурную окраску, по существу не столь уж многим отличались от предрассудков, например, буржуазной Франции, искушенной «черным» колониализмом, или от протестантской Англии, где неприязнь к чужому была давней и глубокой, где чужак, воплощая иной мир, непременно представляет явную или тайную угрозу. Да и последующий, почти двух с половиной вековой отечественный опыт расово-смешанных социальных, в том числе брачно-семейных, связей показал, что структура отношений к представителям других рас, в частности, негроидной, в целом в нашем обществе сильно не изменилась. А признание общественным мнением действия демократическим норм во многих сферах социальной действительности вовсе не означает готовность принимать эти же нормы, когда речь идет об институтах брака и семьи.
И поныне этот контингент публично отмечается печатью отве
