Они заглянули ко мне в учебную комнату прямо во время занятий с шестикурсниками, которые я не могла прервать, – высокий широкоплечий мужчина с открытым взглядом и совершенно невзрачная, на первый взгляд, девочка лет десяти, сославшись на направление участкового педиатра, и согласились ждать сколько угодно, лишь бы я уделила им только внимание. Я лихорадочно рылась в памяти, пытаясь припомнить, кто мне и когда о них говорил. Но так и не вспомнила. В последнее время, пожалуй, никто из врачей-педиатров меня не просил о консультации девочки этого возраста. Одни груднички. К тому же, и направления врача - педиатра на консультациюc ко мне со всеми подробными данными и необходимыми для меня сведениями у них тоже не оказалось с собой. Одни лишь слова…и ссылка на участкового педиатра. Но где же его разыскать в поликлинике в субботний день после обеда, когда и дежурного врача вряд ли найдешь, скорее всего, он на вызове. И всех, кто пришел на прием, посылают к студентам или преподавателям. Но, пообещав проконсультировать девочку, я не могла им уже отказать, хотя и была причина для этого, и как только студенты ушли, пригласила их сразу же в опустевшую учебную комнату, ещё не успевшую отдохнуть от бурных и жарких дискуссий и споров при постановке диагнозов будущими педиатрами, постигающими азы клинического мышления. Мне пришлось слушать жалобы папы, потому что больная молчала, примостившись на краешке стула тихо, тихо, как мышь, опустив свою голову так, будто бы изучала рисунки паркета. Но когда, несмотря ни на что, я должна была всё-таки ей задать ряд наводящих вопросов, и она, оторвав взгляд от пола, устремила его на меня, её облик мне вновь показался каким-то невзрачным и таинственно- странным, хотя я не могла дать ответ – почему? Голубые глаза в окаймлении чёрных ресниц, из которых, наверное, можно было бы косы плести…В ней всё есть от красавицы…, если бы, если бы… Мне вдруг стали понятны мои «почему», в чем невзрачность её и в чем странность, хоть она и имела всё то, что способно нас сделать красивыми, даже без макияжа, всё, о чем могут девушки только мечтать…Всё, всё, всё, не считая… бровей… Да, да, да, не считая… бровей… Такой редкий дефект! Неужели врожденный? Я пыталась поставить диагноз, хотя папа пришел с ней, бесспорно, не по этому поводу. Здесь другой нужен её специалист. Но какой? Психиатр? Дерматолог? Я с трудом стала слушать, о чём говорил мне опять папа Лены, так звали её, но не в силах еще отключиться от навязчивых мыслей с бровями. К моему удивлению, папа сам рассказывать начал про брови, объяснив мне, что в них вся причина моей консультации. -Нет, у дочки дефект не врожденный. У нее были брови, густые, густые, восхищавшие всегда его. Он об этом твердил своей Леночке и она ими даже гордилась, радуясь, что они так красивы. Но за два с лишним месяца брови исчезли. – Отец был возбужден и взволнован. -Как исчезли? – Не поняла я, вновь пытаясь поставить диагноз. -Вы правы, нет, они не исчезли. Ну, а если точнее, то Лена выдернула все брови сама. -Для чего? Почему? -Неизвестно. Она делает это помимо желания. Приказать, чтоб не делала, нам невозможно. Руки сами такое творят. Мы поэтому здесь. Вы последняя наша надежда. - К сожалению, я не могу Вам помочь. Я не психоневролог. Покажите ее специалисту. -Мы уже показали, но всё лишь впустую. Наглоталась каких-то лекарств… Выдернула последние брови. Ждет, когда они вновь подрастут, чтоб выдергивать снова. – Отец усмехнулся. Юмор был слишком жалким и грустным. - Врач сказал, что невроз этот трудно лечить, а причина его неизвестна. Он её не поймёт. - Мне, конечно же, жаль, но и я здесь бессильна. Нет, болезнь Вашей дочери я не лечу. Обратитесь опять к специалисту. - Нам сказал педиатр, - не сдавался отец, - нам сказали о Вас сами Ваши больные, что Вы сможете как-то помочь… - Теперь девочка тоже с надеждой посмотрела уже на меня. -Трихотилломания, трихотилломания, - наконец поняла я диагноз, - это страсть и влечение выдергивать волосы с головы, из бровей… У нее из бровей… Но причин ведь для этого не так уж много. Почему не подвластны они специалисту? И действительно ли это только невроз? Может быть, извращенный защитный рефлекс? Или просто привычка? Скорее привычка, не простая, конечно, а патологическая. Но для этих привычек обычно есть почва – стресс, который приводит к высокой тревожности, к психо -эмоциональному напряжению. Что волнует ребёнка, беспокоя настолько, что она принесла в «дань» свою красоту? Все вопросы мои прямо в лоб не смогли объяснить мне причину. А вопросы мои с подковыркой только лишь оживили отца и ребенка, и, отвергнув мои подозрения, они вновь убедили меня в том, что я не могу им помочь в их проблеме. -Лена – самый желанный ребенок на свете, - с нежностью сообщил мне отец.- Мы не любим её, обожаем! -Строгое воспитание? -Что Вы… -Наказания? - Это о чём… Разве можно поднять руку на свою дочь? Это же преступление. - Мы с женой душа в душу живём, - дочь влюблено смотрела на папу. Было видно, что они действительно обожают друг друга. Да здесь просто идиллия в их отношениях, а я всюду ищу только тень. Почему, видя нежные розы, я пытаюсь нащупать шипы? -А где мама? Она не пришла разве с Вами? -У нее слишком много работы. Если надо, придет в любой день. -Отношения с мамой? –девочка удивилась. – Вы встречали детей, чтоб не нравилась мама? Неужели бывают такие? Нет, в семье все в порядке. Причина в другом. -Как ты учишься в школе? -В какой? -В той, в которую ходишь. -Я учусь сразу в двух – в общеобразовательной и музыкальной. -А какие успехи? -Там и там - неплохие, конечно, не лучшие, но не хуже, чем у остальных. -У тебя есть друзья? - Очень много. -Ладишь с ними? - Еще бы! Но, правда, сейчас я стесняюсь ходить к ним домой . –Лена сразу зарделась, – Вам, наверно, понятно… -И все лишь из-за этих дурацких бровей, - стал подсказывать папа. -А в какой школе больше друзей у тебя? -Ну ,конечно, в обычной, ведь я в музыкальную хожу только три месяца. -Всего лишь три месяца? – неожиданно вырвалось вдруг у меня. -Да, три месяца, - Лена считала на пальцах, говоря вслух, - сентябрь, октябрь, ноябрь, - будто бы проверяла себя. -Ну, а учителей ты боишься? -Да, что Вы! Они нравятся все мне. -Неужели все сразу, и нет никого, кто тебе бы не нравился? -Да, все нравятся сразу, -Лена будто боялась подвоха. – Ведь они столько знают, о чём я не знаю, - искренне уточнила она. Очевидно, обычная школа для неё, в самом деле, не может стать источником стресса, но зато музыкальная школа…, но зато музыкальная школа…, - почему-то все время вертелось на моем языке. Да она же причина фрустрации. Лена в школу пошла в сентябре… Она ходит в неё лишь три месяца, а отец утверждает, что брови она стала выдергивать тоже в это время… Пошел третий месяц… Нет, нет, вряд ли, всё лишь совпадение…. Совпадение… Просто смешно. Адаптация к школе причина болезни. Видно , слишком она тяжела, хотя девочка мне и призналась, что мечта ее стать пианисткой. Может быть , в самом деле, - мечта? Но сейчас она просто мне пудрит мозги , и пытается спрятать поглубже причину, чтоб её не найти, хотя вряд ли осознанно до конца понимает ее. Адаптация к школе – причина! Лена видимо ищет отдушину своего напряжения … И нашла её в этой привычке… Почему все же… именно… в этой…, когда папе во всем её облике брови нравились больше всего… Почему, почему, почему? Я уже позабыла о том, что хотела направить её к специалисту, что ещё никогда не лечила подобное. Мне хотелось самой отыскать и понять – в чём причина такого недуга. Только как, если на все вопросы она отвечает мне так, что к ним не придерёшься, не найдёшь конец нужной мне нити. Нет, не надо впадать мне в азарт. У меня права нет на него. Пускай речь не идёт здесь о жизни ребёнка, но она ведь идёт о судьбе. Я опять предложила пойти к специалисту. - Я прошу Вас помочь нам, - вдруг взмолился отец. – Ну, хотя бы попробуйте, просто попробуйте…- Я смотрела на грустно-печальную девочку, не просящую уже меня ни о чём. Ну, а если ,действительно, школа… Пусть её нарисует…Не одну, а две сразу.
ХХХ
Попросив, чтобы девочка дома нарисовала мне несколько рисунков, начиная со школы и кончая семьей, я предложила папе прийти вновь ко мне в понедельник, но уже обязательно с мамой. Если он на работе, может не приходить. Мы уже познакомились с ним. А потом, чтоб собрать, хотя б минимум сведений, о ребёнке, позвонила ко всем Лену знавшим врачам. Участковый врач сразу же стала оправдываться. Направление она ко мне не дала, хотя папа настаивал, чтоб педиатр показал его дочку профессору. Ему кто-то сказал, что профессор поможет. И хотя она ему сто раз объясняла то, что профиль не мой, он её умолял и просил . И она предложила ему, чтобы сам попытался бы счастья, рассказав, что в субботу я буду в поликлинике их со студентами. Рассказала , не веря, что без документов он решится прийти ко мне с девочкой, а тем более в то, что приму я ребёнка без её направления. Как же я приняла. Да, семья ,в самом деле, почти образцовая и причин для такой патологии девочки в ней навряд ли отыщешь. В школе тоже дела неплохие. И откуда вдруг взялся невроз, или психоневролог ошибся? Все лекарства она принимала. Очевидно, нужны ей другие… Столько времени без улучшения. Мне пришлось позвонить специалисту. Невроз лучшее, что может быть. И как раз то, что даже лечение не дало никакого эффекта, заставляет задуматься снова и снова – что же это такое? Ведь под маской такой патологии может скрыться тяжелый диагноз. Нет, причину найти он не смог, но зато хорошо видит следствие. -Да, но я отыскала причину, - утешала саму себя я, опустив телефонную трубку, не желая смириться с прогнозом, на который он мне намекнул. И теперь лишь ждала с нетерпением понедельника, чтоб уточнить ряд важнейших деталей у матери, о которых не знает отец. И еще очень важен рисунок Лены, где она мне нарисует музыкальную школу, в которой у неё, очевидно, сплошные проблемы. Где, скорее всего, все цвета затмит чёрный . ХХХ
Мама девочки, как и отец, с обожанием мне говорила об успехах единственной дочери, о её добром нраве, прекрасном характере, сетуя, что такое случилось в их семье, причем, именно с ней. Уточнение важных деталей не дало нужных мне результатов. Долгожданный рисунок про школу ещё больше запутал меня. Музыкальная школа была светло- желтой. Но… она ,в самом деле, такая. Я когда-то ходила в нее…Даже туч над ней не было серого цвета, а по небу плыли облака. -Неужели я все же ошиблась? Музыкальная школа не то, что ее вводит в стресс. Здесь причина другая. Если даже ошиблась, так в чём она, в чём? Если я не смогу её выявить, Лена будет годами лечиться при неблагоприятном прогнозе. Я взяла в руки новый рисунок. Ее комната… и …пианино… До чего ж пианино прекрасно! Алое, как заря, даже ярче. А на крышке сидит рыжий мишка, улыбаясь, как будто ребенок, и кругом столько света, тепла… Но где свет, где тепло на рисунке семьи? Мама, папа, за ним видна Лена… Они будто бы рядом…Но не вместе…Не вместе совсем. Каждый сам по себе. Почему же? Между ними, как рамы портретов, стволы грустных опавших берез. Даже видно, как падают листья. Предо мною стоят три фигуры одиноких и разных людей. В то же время, здесь всё как положено. Мама, папа и дочь. Так при чём же стволы здесь берёз? Лена с мамой красиво одеты, словно их уже ждут на балу. И на папе сияет рубашка, а в ней больше лазури, чем в небе, зато брюки, как черная ночь. Видно, Лена изрядно давила фломастером, чтобы был такой цвет. Что еще черное на рисунке? Брови Лены? Но ведь у нее сейчас нет этих самых бровей. Почему же она их рисует? Чтобы папе хоть так угодить? Я смотрела на черные брюки. Не могла отвести от них взгляда. Это символ чего-то… Чего? Если бы я не знала отца, я б решила, что в нём вся загвоздка. Но я видела, как он и Лена искренне обожают друг друга. Нет, я видно, наверно, предвзято отнеслась опять к черному цвету. Почему я к нему придираюсь? Ведь, в конце концов, он цвет торжеств, а не только унылых эмоций, черноты безысходности жизни… Но моя интуиция ныла и буквально кричала внутри: почему он надел эти брюки, эти черные, черные брюки? Почему? Почему? Почему? -Потому что он любит лишь их, - на вопрос мой ответила Лена. -Это просто парадные брюки, - поддержала её тут же мать. И, почувствовав, что-то неладное, что я как-то предвзято, как ей показалось, отнеслась лишь к рисунку семьи, тут же стала меня убеждать , что причина недуга не в этом, хоть причину она и не знает. Но чем больше она убеждала, тем сильнее теснились сомнения. -Почему между Вами березы? – наконец, задала я вопрос. -Папа мне подсказал это сделать, – Лена даже гордилась отцом. – Вы же видите, как много места между нами без этих берез. -Так ты это сама рисовала или папа тебе говорил? -Папы не было дома… и мамы…, - не скрывала обиды она. – Он сказал это только сегодня, когда я показала ему свой рисунок, и он на него посмотрел. Я представила этот рисунок без печальных и грустных берез, ощутив еще больше, чем прежде, разобщенность всей дружной семьи. Но ведь это догадки и версии. Истина совершенно другая. А другая ли? Я попросила подождать девочку в коридоре, разложив пред собою рисунки. -Значит, это парадные брюки? – уточнять снова начала я. -Я же Вам говорила – парадные, – мама явно была недовольна. -Вы хотели сказать мне, что Лена – реалист, потому так рисует? -Называйте ее, как хотите, но в рисунке одна только правда. -Хорошо, если правда, не буду, конечно же, Вам возражать. И задам лишь последний вопрос. У Вас есть пианино? -Купили. -А какого же цвета оно? -Как какого? Обычного, черного. Я держала рисунок в руках. Пианино на нем все алело. Увидав его, мама мгновенно стала красной, такой, как оно. - Мне б хотелось узнать, Вам не кажется странным, почему реализм здесь исчез? -Когда я увидала рисунок, я сто раз задала вопрос Лене – почему ей вдруг так захотелось обмануть Вас, ведь это не честно, разукрасив своё пианино в такой огненный пламенный цвет? Но она наотрез отказалась, хотя б что-то бы взять изменить. -Изменить? Разве это возможно? Я не вижу рисунка здесь искренней этого, потому что её инструмент – черное, словно тушь пианино, вызывает, наверное, в ней столько ярких эмоций, я имею в виду положительных, что она его может лишь только сравнить с чем-то очень прекрасным: зарей или розою… -Каюсь, я перед нею грешна, и считала виновным во всем пианино… Моя версия не подошла. Очевидно, прав психоневролог. Но опять не даёт мне покоя вопрос – почему на рисунке у Вашего мужа та рубашка, в которой он был у меня, но зато вместо джинсов – парадные брюки, эти чёрные-чёрные брюки, цвета ворона или же ночи. Женщина изменилась мгновенно в лице, помрачнев, словно туча, и стала прощаться, вспомнив, что её, видимо, ждут на работе. Попросив, чтобы девочка все же осталась, я сказала, когда за ней можно зайти . Мне хотелось, чтоб Лена ещё рисовала, а она рисовала прекрасно. Я давала ей темы, она раскрывала их в ряде рисунков, но причину недуга я не видела в них. Они были еще далеки от проблемы. Почему-то казалось – проблема в семье, хотя не было ещё пока доказательств. И вдруг я предложила ей новую тему, что пришла неожиданно в голову: нарисуй мне рисунок семьи, той, которую хочешь. -Я хочу только эту, - удивилась она. -Нарисуй снова эту. -Хорошо, нарисую. Можно чуть по-другому? -Конечно. Она начала вслух рассуждать. – Мне б хотелось бы быть между папой и мамой. Нет, березы мне здесь не нужны. – Девочка замолчала, вздохнула, что-то перечеркнула, стала вновь рисовать. Попросила другой лист бумаги. Чувствовалось, что очень волнуется. Это был превосходный рисунок. Мама, папа и Лена втроем, как единое целое, как монолит, вместе держат за руки друг друга…И одежда вся яркая, пестрая, на неё так и хочешь смотреть. Совершенно нет черного цвета. Ну, а брови? Какие они? Но у Лены на этом рисунке уже не было больше бровей. -Почему ты забыла про брови? -А они просто мне не нужны. Я же Вам рисовала семью ту, что хочется мне. Разговор наш прервала, заглянув в кабинет, мама Лены. – Я вовремя? -Да! Лена выйдет сейчас, подождите вместе с ней, хотя б десять минут… Мне казалось, я знаю причину. Но что кажется – это не явь. Это только лишь кажется, кажется… Лена вышла. Я снова смотрела на уже два рисунка семьи. В них скрыт код. Но какой? Но какой? Почему ей не хочется брови иметь в той семье, о которой мечтает? Почему они ей так мешали, ими ведь восхищался отец? Восхищался отец… В черных брюках… А ведь брови она вырывает, очевидно, назло лишь ему, осенило внезапно меня. И пытается этой уловкой от чего-то отца отвратить, заставляя его волноваться, и такой ценой снова вернуть в ту семью, о которой мечтает. Мне казалось, что истина здесь. Ее брови – пята ахиллесова папы, и она, это зная, поражает ее. Я позвала одну только маму, попросив Лену чуть подождать в коридоре. Показала ей новый рисунок семьи, только что нарисованный дочерью, и сравнила ее с предыдущим -Я считаю, что дело все в папе, но никак не пойму - почему. Только Вы бы могли мне помочь, а ,вернее, не мне, своей дочери. Неожиданно женщина начала плакать, попросив закрыть дверь поплотнее, разговор должен быть «тэт а тэт». И, как будто, боясь, даже собственной тени, озираясь, с опаской, исповедалась мне.
ПОКАЯНИЕ РОДИТЕЛЕЙ
То и дело , убеждая меня, что вряд ли это имеет существенное значение к особенностям поведения её дочери, Нина Сергеевна, мама Лены, наконец-то решила сбросить камень с души, рассказав мне о том, о чём раньше никогда не могла поделиться даже с самыми близкими в её жизни людьми, боясь, снять пелену у них с глаз, о её слишком сладкой, безоблачной жизни. Да, она ,в самом деле, любила дочь и мужа, так же, как и они ее. В этом не было даже сомнения. Их семья была просто счастливой. В отношениях – только гармония. Но полгода назад поменял муж работу. Перешел бригадиром на стройку, там зарплата была чуть повыше. Они думали – деньги сумеют увеличить еще больше счастье семьи. Но на новой работе у мужа вдруг возникла проблема, и он в ней погряз. Хоть проблема простая, житейская. Но он не был к такой подготовлен. Каждый раз в день зарплаты строители покупали вино или водку в складчину, чтоб развеяться так. Выпивать её муж не умел. Над ним стали смеяться, учили закусывать. В стае черных быть белой вороной не сладко. Постепенно муж тоже привык пригубить в этот день чуть спиртного. Приходил домой поздно, говорил «извините», тихо, мирно шел спать, никому не мешая. Но у Лены, у Лены сверкали глаза, и в них что-то таилось недоброе. Да и Нина Сергеевна тоже не была от всего лишь в восторге, но она понимала - иначе просто мужу нельзя удержаться на работе и стать там своим. И она все скрывала от близких, от знакомых, соседей, свекрови. Не дай Бог, свекровь будет вдруг сетовать, и об этом узнают другие. Но как все-таки скрыть все от дочери, раз она так на все реагирует? В дни зарплаты теперь мать пыталась уложить Лену спать чуть пораньше. Но когда возвращался отец, она, чувствуя сто-то неладное, вскакивала с кровати, встречая, его вместе с взволнованной матерью. Он совал ей конфеты, игрушки, виновато идя в свою спальню. А она, будто бы заводная, вслед кричала ему: «где ты был, где ты был, где ты был?». А в последние месяцы начала демонстрировать лишь безразличие, невзначай подводя свой итог: «снова выпил?». На что муж всегда ей отнекивался, уходя как побитый к себе. Но что в этом причина недуга ее дочери – просто смешно. И , конечно же, в это не верится. Когда папа не пьян, они дружат, вместе ходят гулять, любят театры. Постоянно бывают в кино. То, что на нем парадные брюки на рисунке – понятно все ей, непонятен лишь цвет пианино. Зато я поняла уже все. Попросила, чтоб вечером с мужем они срочно зашли вновь ко мне. Объяснила отцу: если хочет сохранить он спокойствие дочери и не может быть белой вороной на работе, он должен в те дни, когда будет зарплата, – ночевать у знакомых, в гостинице, где угодно, но только не дома. Лене же им придётся сказать - о поездке в служебную командировку. -Лена должна Вас видеть лишь трезвым, только трезвым, запомните – трезвым. Вы кумир её и идеал. Не свергайте себя с пьедестала.
ХХХ Больше на консультацию они ко мне не приходили, участкового педиатра не вызывали, словом, не давали о себе знать. Чаще всего это бывает, или когда все уже хорошо, или когда, слишком плохо. Но, скорее всего, Лена просто продолжала лечиться у психоневролога. Позвонила к нему: нет, не лечится… Но однажды, однажды ко мне в кабинет заглянула какая-то милая девочка с необычно –огромным букетом цветов. Что-то очень знакомое и незнакомое мне почудилось в ней, хоть вначале казалось, что я видела девочку эту впервые. Она робко, смущаясь, протянула цветы. Почему-то мой взгляд притянули вдруг брови, её черные, очень красивые брови. Они были густыми, как дикий кустарник. - Эти чёрные, очень красивые брови…Алое пианино, - вдруг вспомнила я. И еще, не успев понять толком, что узнала, кто это принес мне цветы, я увидела вновь, как в дверях показались два счастливых лица. Это были родители Лены, ее мама и папа, вдвоем. Они сделали всё так, как я их просила. Потом папа придумал предлог, как ему оставаться в стае черных ворон совсем белой вороной. Оказалось, что Лена страдала, в самом деле, тогда от того , что её самый лучший на свете папа вдруг начал пить, хоть был раньше непьющим. Она это всё им рассказала недавно. ---Почему не сказала тогда? --Он бы бросил работу. Ушел ради дочери. А она понимала – нельзя. Ну, а если б мы к Вам не пришли на прием? Ну, а если б не Ваши рисунки? Неужели б у дочери был бы невроз? Ведь она говорит – ее руки все время сами лезли выдергивать брови, почему, до сих пор не понятно. Да и она не знала тогда – почему это с ней происходит. Зато мне это было понятно: эти черные папины брюки…, как заря алое пианино…, брови там, где их не было, и отсутствие их, где должны были б быть. Если б только не эти рисунки, сколько б воды еще утекло, прежде, чем все узнали причину, почему вдруг развился недуг. Сколько б Лена еще настрадалась и родители с ней заодно, хотя было все лишь на поверхности. С этих пор, начиная обследование детей, направленных мне на консультацию, независимо от патологии, я прошу их мне сделать рисунки той семьи, где они проживают, и семьи, где хотели бы жить. И обычно меня удивляет, что сигнал SOS ребенка на них во весь голос «кричит», прося взрослых о помощи. Но кто рядом с ребёнком, не слышит его, и не хочет увидеть, хоть виден он глазом, и не нужен совсем микроскоп. Правда, видеть должна кроме глаза душа человека, который дороже всего в это время ребёнку. А таких людей у детей двое – это мама и папа… Любящие ребёнка родители.
